Даже прожженные одесско–малаховские мандеры заёрзали. И хор откликантов запел: там, в округах, в «тройках», были не евреи! Но… бывшие евреи! (Это какие такие — бывшие? Если бы сегодня они прилетели в аэропорт «Бен—Гурион» записываться в сионисты — им что, в нарушение «Закона о возвращении», не выдали бы Теудат зеут /загранпаспорт/ и, отказав в гражданстве, отправили восвояси?).
Естественно, не обошлось без откликов чисто доносительских, оперских, — скорее всего, бывших костоломов и их дятлов из НКВД-МГБ со стандартными вопросниками–допросниками (вплоть до попыток выяснения этими смакователями и проводниками в еврейскую жизнь Нюрнбергских законов, и важнейшего для них: кто по нации, — у автора и супруги его — мамы с папами и бабушки с дедушками, — не гои ли часом?)
Конечно, не могло не быть и разумных, дельных откликов. Их много было. В основном как отповедь не в меру разошедшимся защитникам всему миру известной еврейской «невинности»…
Японские друзья автора, исследовавшие всю эту ответную ахинею, те вовсе констатировали: «Помилуйте! Это же крушение библейской морали народа!»…
По–видимому, такое не совсем верно: ахинействовавших–то всего ничего. Однако на расстоянии оно видней.
В это время отыскался в библиотеке Еврейского университета и журнал «Отечественные архивы» (1/1994.М. с.79) с началом (Архангельским!) перечня концлагерей, созданных задолго до пресловутых Соловков, и казней в них, «нотариально» осадивший пикейно–жилетных «ворчунов».
***
…Меж тем время шло. И друзья автора восстановили текст романа, вновь проведя читателя по голгофе его матери — по полевым лазаретам пяти её войн начала ХХ-го века. За одно раскрыв трагедию семьи кузины её, выдающейся русской (советской) балерины Екатерины Гельцер и бывшего российского свитского генерала Карла Густава Маннергейма, впоследствии маршала и президента Финляндии. Вновь рассказали вымаранную цензорами историю «Маньчжурского братства» (не упоминаемого прежде в русской печати патриотического начинания полевого офицерства — ветеранов Русско-японской войны), по Киевской ЧК (1920) и Петру Врангелю (1927) «колыбели Белого движения». Восстановили описания неординарных судеб неординарных же близких автора. После чего… что только автор не претерпел, чтобы именно на родине своих исчезнувших маленьких героев издать, наконец, роман-Мартиролог. Десятки раз читаный в аудиториях, по радио и с российских телеэкранов. Не единожды ксерокопированный за более полувека после его написания, давно разосланный и одобренный рецензентами. Ожидающий лишь только часа, когда выяснятся, наконец, все скрытые детали судеб его исчезнувших сверстников — героев Мартиролога.