«Славно!» — эхом — Губерман.
Он по–особому, остро и заинтересованно поглядел на старика. «Товарища Фриновского!.. Замечательно!» И начал мне нудно разъяснять мои права и обязанности свидетеля следственного, а затем судебного процесса. Я слушал его, а сам думал только о том, что теперь, сейчас увидал и услыхал: «Степаныч — мой опекун! Степаныч — мой опекун! Что же он мне ничего не говорил прежде? Ведь это такая радость, счастье такое, что у меня есть теперь человек, взявшийся быть чуть не моим родителем и защитником! А бабушка–то, бабушка — как счастлива будет она, узнав о поступке Степаныча!..» Я места себе не находил. Я, наверное, очень смешно выглядел со стороны. Волнение мое заметил следователь. Скорее всего, не поняв его причин, он успокоил меня и вернул в действительность. Дав расписаться сперва опекуну, а затем мне в том, что я знаю и предупрежден об ответственности за ложные показания, он поправил перед собой пачку чистых листов, расстегнул воротничок, сказал:
— Прошу, расскажите о месте, времени и обстоятельствах вашего знакомства с гражданином Майстренко Игнатом Степановичем. Пожалуйста.
— С Майстренко? Не знаю такого. С таким не знаком.
— Как же? Ведь это тот самый железнодорожник, который с вами ехал в поезде. Вспомните.
— Что ему вспоминать–то, — вмешался Степаныч. — Откуда ему знать этого человека? Он кто такой?
— В данном случае, бывший бригадир поезда…
— Откуда же внуку его знать? Он мальчику представился, что ли?
— Н-ну, нет, конечно, но таков порядок составления протокола. Нельзя же разговаривать о человеке, никому из сторон неизвестном?
— Вот вы и напишите, что «известный вам» Майстренко. Не ему же.
Губерман недовольно крутнулся, что–то записал. Спросил:
— Не помните время, когда состоялся разговор?
— Время не знаю: проснулся ночью — сильно бутылки и стаканы гремели и сильно орали мужики–соседи.
— Это почему же — «орали»?
— Пьяные были вповалку. Орали песни. Потом еще что–то.
Не знаю — сонный был, спать же мешали. Пили с самой Москвы. Как влезли в купе пьяные, так сразу за бутылки — ими весь стол заставленный… А что, натворили что–нибудь? Меня когда в Орше поднял проводник — на пересадку, эти вроде спали.
Только вонь одна, как в сортире на вокзале. И коврик облеван был. Противно… Бригадир свиньями их обругал.
— А проводник с ними пил?
— Проводник только разбудил меня. При мне в купе не заходил.
— Хорошо. Теперь расскажите о том, что вы слышали от бригадира поезда?
— Что слышал? Многое. Например, он рассказывал, как с семьей хорошо они живут. Что никогда так прежде не жили – богато и счастливо. И что все это сделал для них, железнодорожников, товарищ Сталин и товарищ Каганович, народный комиссар…