. Как объясняет Катеб, сама по себе эта фикция весьма соблазнительна, потому что «делает мир взаимосвязанным; это некая сила или красота, которой не обладает ничто иное». Такие интерпретации отталкиваются от повседневной реальности, чтобы создать «полноту, структуру, великолепие», которыми другие вещи не обладают. Слишком часто человеческие существа полагаются на подобные выдумки в надежде осознать идеал и добровольно разрушить все, что подвергает красивую историю сомнению.
Арендт определяет такую модель захвата как величайшую трагедию современной истории. Идеология во всех ее проявлениях – мученичество джихада, или антикоммунистическая истерия, или желание «жизненного пространства» – обещает не что иное, как духовное искупление, хотя и в мирском измерении. Многие люди, изначально признающие такую идеологию фикцией, выдумкой, в конце концов начинают смотреть на нее как на реальность, даже неизбежность. «Вы начинаете рассказывать историю, – объясняет Катеб, – и, чем дольше вы ее рассказываете, чем громче проговариваете, тем больше погружаетесь в обман, который собирались использовать, чтобы произвести впечатление на других. Теперь вы сами на себя производите впечатление… Если история начинается как хитроумная выдумка, но она тем не менее оказывает влияние на поступки людей, если кажется, что из-за нее что-то происходит, то – “Ну же, смотри, это работает. Это должно быть правдой. Это не может быть ничем, кроме правды”».
Мы знаем, что, в процессе захвата внимание становится все более направленным и сфокусированным; суждения и критическое мышление отступают и заменяются «пред-рефлексивным» состоянием разума. Катеб объясняет, как идеологии используют этот биологический механизм: «Мы все к чему-то восприимчивы, у всех есть слабые места. Вещи, которые выводят из себя, оказывают почти непреодолимое влияние на нас». Как только мы попадаем в их тиски, «мы становимся приверженцами прежде, чем поймем, что с нами произошло».
Восприимчивость распространяет сферу действия захвата далеко за рамки личных проблем наркомана, суицидальных наклонностей и одержимости творчеством. То, что было личным, становится общественным и даже социетальным. Тем не менее поиск неуловимого и иллюзорного контроля вращается вокруг заманчивого «если только»: «Если только я выпью один глоток, приму одну дозу кокаина». «Если только весь мир узнает правду, начнет жить по этим правилам».