Уоллес понял, что мать растила его, как продолжение самой себя.
Публикация «Бесконечной шутки» принесла тридцатитрехлетнему Уоллесу необыкновенное признание, которого он так жаждал многие годы. Критики писали о «гении», «шедевре» и «виртуозном отображении стиля и темы». Не все необузданно восхваляли эту книгу, но почти все соглашались, что это работа искусного, виртуозного мастера. Об Уоллесе говорили как об «одном из больших талантов своего поколения, писателе, который, кажется, может все… постмодернист, который выходит за установленные рамки, способный создать реальные персонажи, из плоти и крови, и по-настоящему живые описания», – так оценивала роман Мисико Какутани из «Нью-Йорк Таймс». Однако дальше она пишет с меньшим энтузиазмом: «По мере того как читатель продирается через “Бесконечную шутку”, становится ясно, что боковая линия сюжета, с Гатели, Халом и канадскими террористами, также представляет собой непрочное сооружение, на котором мистер Уоллес может развешивать свои всепроникающие наблюдения и размышления. На самом деле весь роман часто кажется похожим на повод для мистера Уоллеса покрасоваться своим выдающимся мастерством и пустотой беспокойного разума».
Как бы то ни было, внимание было огромным. С одной стороны, колоссальные амбиции и усилия Уоллеса, казалось, были стоящими. Но все это ощущалось, как если бы поклоняющаяся толпа из его мечты внезапно материализовалась и теперь с трепетом ожидала следующего творения гения.
Слава стала другим предметом внимания для Уоллеса – и другим источником его безграничного страха и презрения к себе. Несмотря на бурное признание публики и благосклонную критику, «всегда присутствовало сильное ощущение неадекватности», – вспоминает Костелло. Он изобразил внутренний голос Уоллеса: «Я дрессированная обезьяна. Я просто даю людям то, что они хотят. Существует образ Дэвида Фостера Уоллеса, а я просто кручу шарманку. Я хочу написать что-то, что было бы выше определенного уровня».
Это ощущение писательства как шоу, представления омрачало творческий процесс Уоллеса, не только парализуя его, но также отнимая прежнюю ценность – способность творчества уносить от земных страданий. Теперь Уоллес стал еще более тревожным, чем когда-либо.
«Я играю в бесконечные игры с собой. Это действительно последняя область моей жизни, где я все еще предаюсь жалости и ненависти к себе, прекрасно осознавая их разрушительность, инфантильность, неправильность» – писал Уоллес в 1999 году романисту Дону Делилло, который стал для него своего рода ментором. – Я больше не думаю, что невроз был крутым давным-давно, – теперь мне это кажется простым набором поз (для себя больше, чем для окружающих), который подменяет живого человека и толкает, куда дует ветер. Б.Ш. – это способ оставаться расщепленным внутренне, быть исполнителем и аудиторией, что означает буквально отсутствие целостности».