— Не брыкайся — говорю — Мстиславушка, решил садомитской любви отдаться, так расслабь ягодицы да отдавайся.
Царевич на моих коленях уже слезами заливается, но слёзы в этом деле вещь полезная. А я тем временем попку его яблочко ласкаю да на пару пальцев растягиваю. Ох и загляденье же картинка. Во мне самой кровь по жилам ухает, желания похотливые нагоняя.
Только я за крынкой с простоквашкой вновь потянулась, царевич вновь извиваться ужом начал:
— Варвара Фёдоровна, ну не надо больше. Больно же! И так попка болеть будет.
— Ну, Мстиславушка, где же ты такой махонький уд у мужчины видывал. Это ж только если у отрока совсем юного. А уж до мужчины богатырского сложения так и вообще вдвое добавить следует. Так что терпи давай. Я с тобой нежно, да постепенно всё делаю, ни один бы кузнец так деликатничать не стал.
А у самой просто руки чешутся как охота растянуть эту попочку ещё на пару пальчиков. Царевич поскуливает, в спинке своей как прутик гибкий изгибается, попочка горит как яблочко спелое. Ох и завлекательно всё это выглядит. Только когда царевич на четыре моих пальца наделся охнув, я остановиться решила. Не дело юному молодцу ласки первые в таком виде получать:
— Что Мстиславушка- говорю — пойдёшь к кузнецу о любви садомитской просить?
Крутит головушкой, слёзками заливается:
— Ладно — говорю — раз ты такой покладистый, утешу я тебя.
Отпустила я рученьки царевича, рубашечку размотала да на спинку на ложе его уложила. Лежит, глазки заплаканные, губки розовые подрагивают, просто искушение сплошное. Прилегла рядом обняла покрепче да уд пальчиками сжала. Ой как глазоньки закрыл, губки распахнул. Щёчке ещё пуще как маковки вспыхнули, а сам в ладонь мою толкается, трётся. Слёзки на щёчках розовых блестят так и просятся слизнуть.
Утешился царевич, глазки синие распахнул, спинку выгнул, да тут силушка в нём последняя и закончилась. Только прикрыла я молодца одеяльцем на пол в игрищах скинутым, а он и спит уже.
А за окном рассвет уже поднимался. Долго забавы наши затянулись. Посему оставила я царевича спать, а сама вылезла в окно, да пошла поднимать дружину. Утро славное, самое то к хазарам нагрянуть.
Мстислав.
Ох, срамоту-позорище какое со мной делают. Слезы из глаз в три ручья льются, уже и не разберу, толи со стыда, толи от боли. Знал я, знал, что нет в этом деле удовольствия никакого, но царевна меня пальчиками своими в этом убедила, нагляднее не придумается. Я и кричал, и умолял, и рыдал, и вырывался и убеждать ее разумно пробовал:
— Варвара Фёдоровна, ну не надо больше. Больно же! И так попка болеть будет.