Грайд усмехнулся. Увидев меня, знаком велел посмотреть на картину средних размеров, прислоненную к библиотечным полкам. Я вздрогнул от удивления и восхищения. Я никогда не видел полотна прекраснее — из неясного туманно-грозового далека, из ночи и пламени, навстречу зрителю шел обнаженный мужчина божественной красоты.
— Я пока не знаю, как назову эту картину, — жалобно произнес художник. — Этот образ преследует меня с раннего детства; он явился из сна, как музыка снизошла с небес на Моцарта и Гайдна.
— Вы мне должны триста фунтов, мистер Уортон, — ответил Грайд.
Юноша сцепил руки.
— А моя картина, мистер Грайд? Она стоит вдвое, втрое, вдесятеро дороже!
— Через сто лет, — равнодушно сказал Грайд. — Мне так долго не прожить.
Но мне показалось, что в его глазах мелькнул огонек, замутивший неизменный серо-стальной взгляд.
Восхищение или надежда на огромный доход в будущем?
Грайд заговорил:
— Мне жаль вас. Но в душе я питаю слабость к художникам. Я возьму картину за сто фунтов.
Художник хотел заговорить, но ростовщик остановил его.
— Вы уже должны триста фунтов, теперь ежемесячно будете выплачивать десять фунтов и подпишете вексель на ближайшие десять месяцев… Постарайтесь быть точным по истечении одиннадцати месяцев, мистер Уортон!
Художник закрыл лицо своими прекрасными руками.
— Десять месяцев! Десять месяцев отдыха и спокойствия для больной мамочки. Она живет на одних нервах, мистер Грайд. Теперь я смогу спокойно работать ближайшие десять месяцев…
Грайд взял вексель и добавил:
— Но, по вашим собственным словам, в картине кое-чего не хватает. За десять месяцев вы должны закончить ее и дать название.
Художник дал обещание, и картина заняла свое место на стене, над столом Грайда.
Одиннадцать месяцев истекли. Уортон не смог выплатить свой долг.
Он просил, умолял, но напрасно; Грайд приказал распродать имущество несчастного. Судебные исполнители нашли мать и сына, спящими вечным сном — в комнате пахло угарным газом.
На столе лежало письмо для Грайда.
«Я обещал придумать название для картины. Назовите ее „Отмщение“. Я сдержу свое слово и закончу ее».
Грайд выразил недовольство.
— Прежде всего, название не подходит, к тому же, как он ее теперь закончит?
Он бросил вызов аду.
Однажды утром я заметил, что Грайд невероятно возбужден.
— Посмотрите на картину, — закричал он, увидев меня. — Вы ничего не замечаете?
Я не заметил никаких изменений.
Мое заявление обрадовало его.
— Представьте себе… — начал он. Провел рукой по лбу, стер пот и тут же продолжил: — Это случилось вчера после полуночи. Я уже лег, как вдруг вспомнил, что оставил на столе важные документы. Встал, чтобы убрать их. Я легко ориентируюсь в темноте — в доме мне известен каждый уголок — и вошел в кабинет, не зажигая света. Луна хорошо освещала комнату. Когда я склонился над бумагами, что-то шелохнулось между окном и мною… Посмотрите на картину! Посмотрите на картину! Это галлюцинация. А я не подвержен… Мне кажется, он шевельнулся… Так вот! Этой ночью мне показалось — нет, я видел руку, которая высунулась из картины, чтобы схватить меня.