— Плохо здесь?
— Хорошо, слушай! Зачем плохо? Вечером приходи, рад буду…
— Не могу, занят.
— Завтра приходи. Когда можешь, приходи. Нет занятия приятнее встречи, Вали-Джан. Важнее встречи, дорогой, — ничего нет. Так говорю. А ты говоришь — занят…
Заканчивался холодный январский день. Пятница. Я вошел в гостиницу с единственной мечтой — согреться. Саня-хозяин, всегда лучезарно улыбчивый и доброжелательный, грустно смотрел на меня, обмотанный шарфом, пледом и в кепке по самые уши.
— Санечка! — воскликнул я, — что случилось? — Он закатил глаза к небу и зашептал, как слова молитвы:
— Совсем плохой день, Валя-Джан. Горло болит, уши болят, зубы — вот-вот заболят тоже… Как я хочу согреться! Кто мне поможет? В этой стране ни один человек не сможет выполнить мою просьбу…
— А я?
— Земляк! Помоги мне!
— Так в чём дело, Санечка?
— Мне грустно. Вспомнил Баку и солнце. А здесь — зима. И никто не сможет посидеть со мной за компанию, чтобы мы вспоминали Бакы, Каспийское море, бакинские девушки такие красивые, музыка играет так ласково…
— И мы пьём с тобой красное вино…
— Нельзя! — Он отчаянно замахал руками, будто отбиваясь от меня и оглядываясь. — Муслим! Пятница! Валико! — Он посмотрел на меня сначала страшно-страшно, потом — совсем жалостливо, потом с простотой земляка и хозяина дома, спросил:
— А можно?
— Нужно! Если нельзя, но очень хочется, как говорили во времена «Бакинского радио»… — начал я старую присказку, но он опередил меня:
— Эх, кто теперь помнит СССР — время друзей: анекдоты «бакинское радио», «армянского радио»… Па-адумали — отвечаем: канэчно, Валик-джан? — улыбнулся он хитро и облегчённо. — Неужели, можно? А как?
— Я не знаю, как? Сам говоришь — муслим. Пятница. Грех. Да и не знаю я, где в вашем провинциальном городишке можно вино купить? Мне — никто не продаст. Побоятся.
Он замер на миг, задумался, мгновенно оценил риски и опасности, прижал палец к губам и начал разматывать шейный платок, стягивать с плеч плед, сдвинул со лба кепку.
Я понял, что мы отправляемся за линию невидимого фронта, как минимум, или — на край жизни и света, точно.
На улице было темно. Холода мы не чувствовали, так было страшно. Мы шли переулком, поднимались на мост, спускались в лабиринт какого-то подземелья, где пылали языками огня раскалённые печи — а может, это была преисподняя?.. На огромных вертелах крутились в огне туши животных, возможно, баранов, но одна была огромной как жертвенный бык! А может быть, это был мамонт? Настоящий! Ревущий сильнее, чем ревел в топке огонь! А угли под ним разгорались вулканами жерл и взрывались, пыхтя и пульсируя искрами. Казалось, что где-то совсем рядом, обрывистый край земной жизни. Пылающий! Саня засмеялся облегчённо и радостно, совсем как в Баку перед винной лавкой: