«Сашина философия» и другие рассказы (Алексий) - страница 64

В наушнике заорали: «Говорите же хоть что-нибудь! Уже и так опозорились! Теперь терять нечего».

Сан Саныч будто очнулся, захлопнул рот. Спокойно переодел часы на левую руку и…

Искренне рассказал телезрителям, как пройдет посевная.

Внезапно возникло желание посетить родину предков. Наверняка здесь я оказался не случайно, хотя еще утром не думалось все это увидеть, ощутить…

Под ногами непривычный треск. Это трещат опята. Здесь ими усеяно все, а собирать их некому. Машина осталась на глинистом проселке — до кладбища на ней не проехать. Иду лужком. Вокруг тишина, которую поэты называют звенящей. Лгут. Она не звенит, это в голове звенит от такой непривычной тишины. Каждый шаг оглушает грибным хрустом. Слабо моросит дождик, на Уральских горах возлегли увесистые осенние тучи.

Последний раз мне довелось побывать здесь два десятка лет тому назад. По молодости или по ветрености все это великолепие тогда не замечалось, а теперь удивляет каждый желудь на кладбищенской тропке, каждый золотой листок, что еще не свалился с березки или дуба. Вспоминаю, что где-то неподалеку была горная речка с форелью и хариусом. Должно быть, она и теперь есть. Здесь ничто не изменилось со времен моего детства. В деревне, в паре километров от кладбища, тогда было озеро, в котором старики запрещали купаться. На озере — плавучий остров, а на нем — лес. Поговаривали, будто у озера нет дна. В эти края не вели широкие дороги, не было телефона, и местная молодежь убегала в город по слякотному проселку к вожделенным асфальтам и гастрономам. Вся местная цивилизация сводилась к машине с хлебом и почтой из центральной колхозной усадьбы, что в десяти километрах отсюда, и то если не было распутицы, заносов или буранов. Бреду между могилами. Из деревеньки в сорок дворов потягивает печным дымком, с гор веет древностью, и в сердце поселяется священный трепет. Понимаю, что за кладбищем, в горах, куда ни ступи, твой след может оказаться первым в человеческой истории. Говорили, что на реке частенько рыбачат медведики.

Среди крепких дубовых крестов спокойствие. Могилы, те, что моложе сотни лет, еще сохранили надписи о своих обитателях. Читаю старые русские фамилии, поминаю тех, чьи выцветшие имена еще можно различить. Здешним воздухом невозможно надышаться, напиться. Трудно наглядеться на все это извечное великолепие! Мои предки бродили здесь, неподалеку. В этой земле, где покоятся теперь сами, они хоронили своих предков.

Над овражком покосился трехсотлетний дуб, верно по весне рухнет. Его корни уже торчат из земли, но все еще держат его, не дают свалиться. Вижу это и чувствую свои корни. Они здесь, подо мной, в этой почве. Пытаюсь задуматься и вспомнить все свои корешки, что вросли в русскую землю. Они проросли по всей необъятной Родине. Отсюда, от седого Урала, где бажовская Даренка зимними вечерами грезила о Серебряном Копытце, до гоголевских хуторов, где кутил Басаврюк и отец Афанасий гонял кропилом черта по улицам. И здесь и там все так же, как века назад. Есть питающие корни и в жирном воронежском черноземе, и в грязном Кавказском мергеле… Вспоминаю всех и молюсь об их небесном счастье. Понимаю, что от земли до Неба всего один маленький шажок. Небесное — рядом, и, возможно, если в роду были праведники, там, на небесах, тоже проросли мои живительные корешки. Они держат, не дают свалиться без сил.