Самаркандские девы долго не хотели драться, и всё же нашлись среди них несколько кровожадных бабёнок, затеявших невиданную сечу. Больше часа Джучи развлекал себя и свой кошун кровавым бабьим побоищем. Потом ему это надоело, и он приказал всех уничтожить, а город сровнять с землёй. Казалось бы, что из того?
Чингисхан, узнав об этом, вызвал сына к себе и, едва тот вошёл в шатёр, схватил плётку и стал охаживать ею Джучи, приговаривая: нельзя превращать войну в балаган! Нельзя сечей развлекать себя и воинов! Нельзя исполнять приказы, отданные свыше, как вздумается, на свой лад!
— Ты здесь такой же воин, как Чжебе, Ужеге и другие! — в ярости кричал властитель. — И моё слово одинаково священно для всех, кто бы он ни был!
Темучин бил его до тех пор, пока руку не заломило. Потом лекари едва выходили сына, но в сражении нет родственников, которым может быть позволено чуть больше, чем другим. А на месте этих самаркандских кобылиц, получивших сабли, Чингисхан бы набросился на завоевателей и порубил бы их в клочья, преподав дуракам хороший урок: воюя, думай не о себе и собственном удовольствии, а делай так, как выгодно битве, а она не терпит забав и продолжительности. И Темучин хотел, чтоб эта истина, которую он постоянно твердил сыну, была бы для него первой заповедью. Он же через неё переступил. Любого другого ждала бы смерть, но раз Джучи остался жив после такой яростной расправы, значит, так угодно Небу и звёздам. Только они измеряют человеческий путь.
Через полчаса Бухара занялась огнём. Обратились в пыль башни минаретов и купола мечетей, но несколько дворцов, возведённых из больших мраморных глыб, всё же останется, его воинам растащить их будет не под силу.
Какое-то время отчаянные вопли ещё доносились из-за крепостных стен, но вскоре всё стихло. Ужеге старается. Но всё равно ему больно видеть, как полыхают тюки шёлка и бархата, плавятся в огне золотые кувшины, превращаются в песок изумруды, лалы и яхонты. И Темучин не сможет этого простить своему темнику.
Правитель вызвал одноглазого Улая, одного из своих палачей, и приказал ему ночью, перед тем как им выступить, умертвить Ужеге. Пусть он останется здесь, вместе с теми, кого сам в это мгновение лишает жизни. Так будет справедливо.
Палач поклонился и вышел из шатра, не произнеся ни слова, хотя когда-то именно Ужеге порекомендовал Улая на эту должность. С одним глазом вести сотню в бой храброму воину стало затруднительно, а сотник он был безудержный и храбрый. И Темучин прислушался к совету темника. Но устроителя тайных казней при правителе вылепили совсем из другого теста. Для него не существовало ни друзей, ни родственников. Наивысшим законом для Улая всегда оставался один Чингисхан.