— Гален, не делай этого, — прошептала девушка, отводя взгляд от места наказания, и добавила, чувствуя, как её захлёстывает отчаянье: — Прошу…
Оказалось, что молить о чём-то садиста непросто. Язык не слушался, губы не желали шевелиться, и всё внутри Мишель противилось этому проявлению покорности.
И тем не менее, собрав в кулак всю силу воли и придушив на время гордость, девушка выдавила из себя:
— Пожалуйста, не наказывай их. Они же ни в чём не виноваты.
— Ещё не поздно занять их место, — холодная улыбка Донегана дала понять, что он остался равнодушным к её мольбам.
Роль палача досталась управляющему. Его Мишель уже успела возненавидеть почти так же сильно, как Галена, которого ещё совсем недавно истово любила. Девушка ненавидела омерзительную ухмылку Бартела, просвечивавшую сквозь смоляные усы, которые он по-франтовски закручивал кверху. Ненавидела звучание его низкого, надтреснутого голоса, охрипшего от табака. Проклинала за пренебрежение, что начинало сквозить во взгляде всякий раз, когда он на неё смотрел. Как будто дочь Вальбера Беланже была не свободной аристократкой, а купленной на торгах рабыней. Бессловесной куклой, доставленной в Блэкстоун для забавы испорченного мальчишки.
Впрочем — девушка горько усмехнулась — она действительно превратилась в бесправное, беззащитное существо. И благодарить за это следовало саму себя и мерзавку Мари Лафо!
А ещё Донегана. Приворот приворотом, но никакие чары не способны за столь короткий срок превратить обходительного, всегда такого улыбчивого молодого человека, эталон хороших манер и пример для подражания многим джентльменам, в чудовище. Значит, чудовищем он был и раньше.
Просто она, Мишель, об этом не знала.
— Начинай! — бесстрастно скомандовал Гален, обращаясь к управляющему.
Ответив на приказ хозяина кривой ухмылкой, исказившей его и без того отнюдь не привлекательное лицо, мужчина безжалостно сдёрнул с рабынь льняные сорочки. Сначала с одной, обнажая перед притихшими «зрителями» тёмную, покрытую испариной кожу. Пышную, напряжённо вздымающуюся грудь и округлый крепкий живот. Задержав на дрожащей девушке взгляд — жадный, голодный, опасный — Бартел шагнул ко второй служанке и то же самое проделал с её одеждой. Светлые лоскуты, в которые превратилось нательное бельё, опали на широкие бёдра несчастных.
Шена зажмурилась, Анвира заплакала, в ужасе глядя на управляющего. Широко распахнув глаза, следила она за тем, как мужчина смачивает сыромятную плеть в солёной воде, плещущейся в глубокой лохани у его припыленных сапог. Как стряхивает плеть, заставляя ту извиваться чёрной гадюкой, а потом не спеша обходит своих жертв по кругу, размышляя, с кого начинать и куда наносить первый удар.