— Не дружку, а другу — чувствуешь разницу? Самому близкому человеку.
— Ну да, — сказал я, — так уж и са́мому! А мать с отцом?
Он не ответил, и я понял, что причинил Сашке боль. Значит, было в его жизни что-то такое, чего я, разумеется, не знал. Опять это мое дурацкое бездумье! Как будто если у меня есть мать и Колянич, то у всех кругом должно быть так же.
— Извини, — сказал я. Второй раз за сегодняшний день мне приходилось просить прощения.
— Ничего, — ответил Сашка.
— Они что у тебя… умерли?
— Нет, отец жив. Так уж получилося… И не хочу говорить об этим.
Он снова начал писать, и я отвел глаза, потому что случайно прочитал одну строчку: «…за все, за все Вам всегда буду…» Врет он! Так друзьям не пишут. На «вы», да еще с большой буквы.
Я быстренько написал матери и Коляничу: здоров, погода так себе, новостей никаких, пришлите теплые перчатки.
Зойке нужно было писать совсем иначе. Я начал с природы и пошел, пошел наворачивать, какие штормы гремят здесь и какие суровые места — камни да сосны, — и всадил даже запомнившуюся по какой-то газетной заметке фразочку: «Кажется, здесь не может существовать жизнь, но человек оказывается сильней стихий». Это у меня очень здорово получилось. А что дальше?
Я поднял глаза и заметил, что Сашка смотрит на меня.
— А ты девушке пишешь — точно.
— Ну, предположим.
— Трудная работа! Смотри, ручку сгрызешь. Хорошая у тебя девушка?
— Ничего. Красивая.
— Я не о том… Я спрашиваю, хорошая?
Мне показалось, что Сашка спросил это с какой-то тоской. Конечно, Зойка хорошая девчонка, я был уверен в этом. Только зачем ему знать, хорошая она или нет?
— А тебе-то чего?
— Так… Ты ее любишь?
Вот чудило! Раз девчонка имеется, стало быть, люблю. Сашка сидел, стиснув пальцы больших рук, будто ему было холодно. И опять мне показалось, что этот здоровенный, широкоплечий парень с круглым лицом прошел через что-то такое, чего я еще не понимаю, — иначе откуда эта тоска и в глазах, и в словах?
Наверное, если б это было простым любопытством, то-то я наврал бы Сашке с три короба, расписал ему про мои отношения с Зойкой. Но это было не любопытство и не просто разговор от нечего делать. До меня начало что-то доходить. Смутно, но все-таки доходить, потому что такая уж у меня голова замедленного действия.
— Не знаю, — сказал я. — Ну, виделись мы с ней всего четыре раза. Вот, про природу пишу… А тебе что, писать некому? Ну, в смысле, девчонке?
Сашка ответил не сразу. Он словно раздумывал — продолжать ему этот разговор или нет. Или ему было просто тяжело продолжать.
— Некому, — сказал он наконец, и словно бы оборвал сам себя. — Ладно, не буду тебе мешать.