— Ну, Маринушка, располагайтесь тут, — сказал её спутник, когда они вошли в один из домиков в частном секторе. — Дом в вашем полном распоряжении. А мне пора…
Она проснулась утром ни свет, ни заря. Облачилась в своё любимое одеяние — в белый апостольник — и взялась за хлопоты по дому. Когда полы и окна были вымыты, а на плите доваривалась каша, Марина присела, дабы дух перевести. И тут же в её мыслях пробежала цепочка событий последних дней.
По монастырю прошла весть, что необходимо кого-нибудь из сестёр отправить в один из православных приходов Гродненской епархии для помощи в открытии мастерской.
А мастерская та должна была специализироваться на изготовлении текстильной церковной утвари: от алтарных облачений до ковров. Поэтому требовался самый опытный консультант. Да и о текущей жизни Свято-Елисаветинской обители надо будет суметь не один раз поведать. И если говорить о первом, то сестра Марина была одной из лучших мастериц-рукодельниц. Ну, и второе дело было бы ей вполне под силу.
Но не стремилась бы Марина стать посланницей своего монастыря, если бы не было у неё одной тайны — помыслов о семейном счастье, ставших сокровенными, но и противоречивыми, ибо они неразрывны с жизнью мирской.
Как же она, Невеста Христова, давшая обет девства, основанный на безбрачной жизни, могла домечтаться до такого? Марина, сама себе каждый день задавала подобный вопрос. И ответ на него уразумела постепенно. В монастырь она ведь попала не по своей воле сознательной. Её, сиротку, в лет семь отраду, из московского детдома забрала в Минск двоюродная тётя, состоявшая на службе при воскресной школе. А когда через три года тётя отошла в мир иной, добрые люди быстро определили Мариночку в подмастерья Свято-Елисаветинского монастыря, дабы дитя сызнова в детдом не попало.
Среди тех, кто опекал девочку в дальнейшем, был отец Илья, протоирей этого монастыря, который со временем стал для послушницы Марины её духовником. И, по сути, заменил ей отца родного.
Вот и стал он первым и единственным человеком, кому она поведала о своих тайных, греховных помыслах.
— Грех говоришь?.. А грехи ведь тоже, как и люди, бывают разными. С точки зрения монастырского устава твои желания грешны. Ну, а если говорить о твоём индивидуальном развитии, то тут, похоже, потребность в социальном опыте даёт о себе знать. А без него-то и для жития монашеского не созреешь.
— Выходит, не созрела я. Прости, Господи!
Марина перекрестилась, утерла слезу и спросила:
— Батюшка, я так понимаю, что, если бы я была обычной, мирской женщиной, то в этих моих побуждениях не было бы ничего плохого.