Тем не менее Райс чувствовал себя опустошенным. Это было во много раз больнее, чем раны, которые он недавно получил.
Райс всегда был один, но он внушал себе, что это вовсе не означает, что он одинок. Реддинг никогда не позволял идее одиночества овладеть сознанием из-за ужаса, каким она могла пропитать все его существо. У него не было верных надежных друзей. Дружеской взаимопомощи он противопоставлял принцип «полагаюсь только на себя». Так он оберегал себя от предательства.
— Райс! — голос Сюзанны прервал его размышления. Он неохотно повернулся навстречу ее любопытству.
— Я спрашивала вас о семье.
Реддинг окинул ее взглядом с головы до ног. Женщина вздрогнула и поежилась: пустота его глаз удержала ее от расспросов.
Райс хотел успокоиться, но не знал, как. Сейчас он был слишком незащищен, но привычка скрывать чувства стала частью натуры. Реддинг развернул лошадь и пустил ее на вершину холма, откуда он мог оглядеть окрестности. Всюду царило мертвое спокойствие, как будто все живые существа, испугавшись, покинули это место. Воздух был пропитан насилием, преступлением, бедой и грехом. Но эти абстрактные понятия были созданы низкими устремлениями людей. Опустошение было результатом примитивной зависти, темных проявлений человеческой натуры, которые он замечал везде. Раньше бы это не потрясло Реддинга, как сейчас. За время путешествия через покалеченную войной страну он видел бездну разрушений, крови, злобы. Покинутые и разграбленные дома. Выгоревшие поля. Ненависть. Горе. Одиночество.
Как ни странно, страшные воспоминания подействовали на его сознание только сейчас. Реддинг убеждал себя, что он был сторонним наблюдателем и никем больше. Зрителем, каким он был всегда. Человеком, который извлекает выгоду для себя, откуда только возможно.
Странно, но он был потрясен. Дремлющая в нем ярость зародившаяся при виде завистливого вандализма искала выхода. Он мог объяснить собственное возбуждение только интересом к Сюзанне и даже — черт возьми! — к Весу Карру.
Райс расслабился, сидя в седле, и стал ждать. Ему оставалось только гадать, что, черт возьми, происходит с его судьями.
* * *
Вес чувствовал, как глаза набухают слезами. Последний раз он плакал в детстве, когда умер его верный пес, первая в его жизни собака. Сейчас горя было столько, что человеческое сердце не в силах вместить. В целом мире не хватило бы слез, чтобы оплакать его потери. А он не может выпустить наружу ни слезинки. Он, полковник Карр, не может позволить себе залиться слезами перед сестрой. Тем более — перед англичанином, которому, насколько раскусил его Вес, вообще не знакомы простые, человеческие чувства.