Ненависть и красота упорно противостоят любви, которая вынуждена, дабы не умереть, заключить союз с уродством. Многие считают это маской, надеясь этим оправдать собственный лжеидеализм. Обманывая себя, они толкают любовь на предательство, тщательно скрывая свое участие в этом процессе. Уродство и любовь неразделимы хотя бы по причине полного отсутствия антагонистичности их природы. Похоть свята, и только любовь толкает мир на извращение. В этом ее единственная заслуга.
Я бы не решился на любовь, я уже не настолько юн и глуп, как сеньор Монтекки. Да, я ее боюсь — это лишняя ответственность, превышающая ответственность за свободу. Сидеть на канате, подожженном с обеих сторон весьма пикантно, не правда ли? Вам нужна любовь? Забудьте о том, что вы умеете мыслить и чувствовать одновременно — выбирайте одно и все равно проиграете, как ни крути. А я вообще не люблю играть по незнакомым правилам, даже если это и fair play.
Жизнь бросила нам в лицо любовь, и дураки принимают этот вызов. Господи, сколько хлопот и тщеты в брачных танцах безусых и седовласых. Променять театр на балаган — душераздирающая привычка. С похмелья нам всем стыдно, но только за безволие. Потеря любви переживается тяжелее, чем потеря равновесия, ибо равновесие, если оно присутствует, возникает внезапно, следовательно, его можно без зазрения совести возвратить владельцу, который больше не будет раздавать его кому попало. Любовь исподтишка подталкивает влюбленного к обрыву. You are deadman. You are alive.
Пытаясь схватиться за пустоту, нужно обязательно позволить обмануть себя. Здесь возникает некая фатальность — первопричина привычки. Привыкнув быть обманутым, уже физиологически необходимо создать иллюзию необреченности. Алкоголь, наркотики, любовь — способ, а один из методов — самоубийство. Нервно-паралитическое воздействие подобных иллюзий разрушающе, и лучше смиренно тащить свой крест на Голгофу, чем надрываться над сизифовым камнем.
Мои игры упорно не завистовываются, хотя, в основном, это блеф, но такова судьба дилетанта — сходя с рельсов логики, рискуешь лишиться попутчиков. А мне до сих пор неясно, зачем они нужны, эти логика и любовь?
Не знаю, испытывали ли вы такое желание, но мне всегда хотелось войти в картину Рембрандта и, потушив свечу, резко шагнуть в темноту. Это странное ощущение было сродни самым циничным выходкам человечества, будь то абажур с татуировкой танцовщицы, красивый, как человек, из кожи которого он сделан, и жуткий, как небо, отраженное в глазах этого несчастного, будь то пара тапочек, заботливо пририсованная Ленноном к подножию Распятия. Это чувство, как курение вслепую, куришь, не видя дыма, и не накуриваешься. Оно возносит тебя вверх, куда стремились далианские усы, и тихо, философично опускает, и этот спуск подобен спуску Заратустры. Оно как языческий дождь Перуна, его ярость, разметавшая костры Савонаролы, убивает своей нежностью. Оно как веревочные рубцы на шее Есенина, как оборванная дорога к замку Кафки, как подпиленные струны Паганини, открывает истину и забывает главное. Оно подобно моррисоновским дверям. «There are things known and things unknown…»