— Это ненадолго, — успокоила Давида мать, — на час... Не так ли, Альберт?
— Может и дольше, — последовал ответ.
— Не забудь про хедер. Летом они начинают раньше.
— Я сказал тебе, что он будет там вовремя. Если он не увидит, как я зарабатываю ему на хлеб, начнет думать, что я выигрываю у Бога в карты.
— Я не хотела...
— Да! Да! Да! Другой ребенок уже давно бы ездил со мной, просился бы. Ну, хватит об этом. Жди меня у повозки.
На несколько минут воцарилась тишина.
— Хорошо, что я взял лишний кусок льда, — сказал отец, жуя, — а то бы мне не хватило при такой жаре. — Но все равно лето лучше, чем зима.
— По крайней мере дорога не скользкая.
— Да. И видно лестницу даже в четыре утра. И ручки бидонов не жгут, как огонь, кожу сквозь перчатки.
— Все это очень горько, Альберт.
— М-м! — промычал он. — Что ты можешь знать. Я продаю свои дни за горсть серебра и немного бумаги — шестнадцать грязных бумажек в неделю. И мне не выкупить эти дни ни за какое золото. Этого достаточно, чтобы сделать человека зверем.
— Но другие люди тоже работают.
— Можешь мне этого не говорить!
Опять была тишина. Отец ел, мрачно уставившись в стол.
— И ты бы действительно хотел получить назад свои дни? — Она села и сложила руки на коленях.
Он фыркнул: — Что за вопрос!
— А я — так нет.
— Ты говоришь о днях, подобных этим?
— О любых.
— Хм! — хмыкнул он, — тебя не беспокоит, что скоро станешь бабушкой?
— Нет, — она улыбнулась, и обратила взгляд своих больших темных глаз к потолку, — хоть завтра.
— Ну и дура же ты!
— Чтоб я могла сказать, как моя бабушка: "Кончено. Я вошла в солнце, я вздохнула один раз и вдруг стала бабушкой. Выбросьте часы прочь!"
— Она что, умнела к старости? — спросил он со сдержанным сарказмом.
Затем он оттолкнул тарелку, тяжело дыша, и провел своими обветренными сильными пальцами по редеющим волосам.
— Что-нибудь еще? — спросила мать.
— Нет, — он встал и потянулся. Сонливость медленно оплетала его безразличное лицо. — Не позднее половины одиннадцатого.
— Я разбужу тебя, Альберт.
Он ушел в спальню и прикрыл за собой дверь. Скрипнула кровать...
— Мам! — прошептал Давид.
— Да, мальчик?
— Чего он хочет?
— О! Один молочник порезал себе бутылкой руку, и они разделили между собой его маршрут.
— А зачем я ему нужен?
— Он будет разносить молоко по домам. И он хочет, чтобы ты сидел в повозке, когда он будет отлучаться.
— А-ай! Я не хочу с ним ехать.
— Я знаю. Я тоже беспокоюсь, — призналась она. — Тот молочник всегда ездил с собакой. На этот раз ты будешь вместо собаки, — она улыбнулась. — Но это всего один раз. Тебе понравится. Увидишь новые улицы. И когда лошадь бежит — прохладнее.