Озадаченный, борясь с желанием присоединиться к ним, Давид смотрел им вслед. Отец сказал — пол-одиннадцатого. Еще есть много времени. Он успеет посмотреть, что они делают, и вернуться, пока отец спустится. Никто не узнает.
Незаметно для себя он приблизился к углу и обогнул его. Они сказали — на Десятой улице, это следующий квартал. Идти или нет? В последний момент он решил не идти. Слишком рискованно. Он дойдет до новой фотографии и вернется. Витрина фотографии была увешана портретами, большими и маленькими. Свадебные портреты — женихи и невесты, стоящие в застывших позах, с натянутыми улыбками. Сидящие на корточках боксеры. Сидящие на стульчиках маленькие девочки, держащие муфты там, где их пухлые ножки соединялись с торсом. Маленькие мальчики, вечно лежащие на животиках. И ужасные, увеличенные портреты старух и стариков, цветные и резкие, с потемневшими впалыми щеками, с морщинами, похожими на те, что образует ветер на песке. Портреты. Портреты. Как они делают большие из маленьких? И этот стеклянный цилиндр на верху витрины. Откуда в нем берется этот странный зеленый свет, что так изменяет лица прохожих?
Теперь лучше вернуться. Но до Десятой улицы совсем немного. Он только взглянет разочек и уйдет.
Те же ребята, что окружали печку, собрались теперь на тротуаре перед деревообделочной мастерской. Давид стремительно подбежал к ним. Затаив дыхание, молчаливые, увлеченные, стояли они на коленях на железной решетке над окном подвала. Все лица были обращены вниз, глаза прикованы к чему-то в яме под решеткой. Никто не оглянулся, когда Давид втиснулся между ними. Куши удил. Давид присмотрелся. Яма была глубокой, и требовалось какое-то время, чтоб глаза привыкли к полумраку. Но, прищурившись, он, наконец, различил что-то серебряное, тускло мерцающее внизу. Это была монета. И над ней, раскачиваясь, как маятник, висел кусочек железа, направляемый рукой Куши. Когда глаза привыкли, Давид заметил, что это было грузило, покрытое смазкой.
— Опускай! — прошептал кто-то, — оно точно над ней!
— Заткнись! — огрызнулся Куши.
Грузило опускалось, и его колебания постепенно уменьшались. Потом оно замерло над монеткой и метнулось к своей добыче.
— Легче, Куши! — закипели советы, — легче! Прилипла, ставлю миллион! Тише! Тише!
Выпучив глаза, Куши потянул за нитку с беспредельной осторожностью. Грузило вздрогнуло и поднялось. Монета, измазанная маслом, даже не шевельнулась. Послышались возгласы разочарования.
— Сейчас схватишь по носу, — прорычал покрасневший Куши.
— Ничего, подождите! — язвительно сплюнул Макси, — потом еще просить будете. Давай, Куши ты еще ее достанешь! Давай!