— На Сретенке.
— На Сретенке? — переспросил тот и, взяв Коншина под локоть, сказал — Пройдемтесь.
Они пошли в хвост поезда, миновали его, прошли еще немного, и тут комиссар остановился.
— Вот видите тот большой дом? — показал он на какое-то здание с заклеенными бумажными крестами окнами.
— Вижу.
— Так это… мой дом… — комиссар затянулся папироской. — И я не зашел в него. Поняли?
— Понял.
— А вы — Сретенка, — улыбнулся комиссар, потом посерьезнел — Вот так-то, сержант. Мы вернемся к своим домам. Вернемся. В это надо верить.
С тех пор, когда они встречались, комиссар неизменно спрашивал:
— Ну, как дела, москвич?
Предложение вступить в партию застало в какой-то степени врасплох.
— Товарищ комиссар, честное слово, не знаю, как поведу себя там. Вдруг струшу?
— Не струсите, москвич. В этом я уверен.
— После первого боя, товарищ комиссар? После первого боя… Хорошо?
— Ну, как хотите. Только знайте — я верю в вас.
— Спасибо. — Комиссар отходит от Коншина, подымливая папироской, а у Коншина от его доверия приятно щекочет в груди и как-то не таким уж страшным кажется это завтра.
Раз уж запрещено жечь костры, то незачем сооружать и шалашики, да и сил уже не осталось — измаяла людей дорога. Рубят лапник, бросают на снег, устраивают лежки под сосенками и заваливаются в ожидании кормежки.
Опять ребята вместе, только Лапшина нет. Жмутся друг к дружке, дымят махоркой молча — не говорится что-то, не идут слова, будто приморозились, а ведь завтра… Что даст им силы завтра? Любовь к родине? Да, конечно! Но любовь еще не полностью осознанная, еще не выстраданная… Ненависть к врагу? Разумеется! Но ненависть-то пока книжная, еще по сердцам не прошедшая…
Достаточно ли сильно будет держать их мальчишеское презрение к трусости? Выдюжат ли ребята то, что именуется первым боем. Все — завтра! Все покажет — завтра!
— Коншин, можно тебя на минутку? — подходит к ним Шергин.
— Что, Андрей? — с трудом поднимается Коншин.
— Поговорить надо.
Они отходят чуть в сторону, закуривают, и Коншин терпеливо ждет, что скажет ему Шергин, но тот не торопится. Он внимательно глядит на Коншина, словно раздумывая.
— Завтра — бой, Коншин. И может случиться всякое. Понимаешь?
— Ты же вроде помирать не собирался, — пробует улыбнуться Коншин.
— У меня здесь никого нет, а с тобой мы немного подружились…
— Да.
— Вот два письма… Если что — пошлешь…
— Хорошо, Андрей… Если сам…
— У меня больше шансов…
— Почему?
— Так… — Шергин затягивается цигаркой. — Ты подал заявление в партию?
— Нет.
— Почему?
— Сам не знаю… Видно, не до конца уверен в себе. Договорился с комиссаром — после первого боя. А ты подал?