Нэнс потянулась к ребенку:
— Знает, что скоро воротится, откуда пришел. Дай-ка мне его, Мэри. Я его к воде понесу.
— Вам тяжело будет.
— Я сильная.
— Я хочу его нести. Оставьте его мне.
Нэнс увидела, как Нора ударила девочку по руке.
— Отдай Нэнс! — Тут вдова повернулась к Нэнс: — Сказала б ты пару слов девчонке-то. Всю ночь напролет хныкала и дурью маялась.
— Мэри, отдай мне подменыша.
— Он знает, — прошептала девочка, нехотя передавая ребенка.
— Что «знает»?
— Знает, куда мы идем, — печально ответила она. — Как только он увидел, что мы к вашему дому путь держим, он крик поднял.
— Еще бы, неохота подменышу обратно под землю отправляться. Здесь ты с него пылинки сдуваешь. Однако приспело время его на внука вдовы поменять.
— А с ним что будет?
— Вернется к родне.
— А боли он не почувствует?
— Господи, нет, конечно, — ответила Нэнс, но перед глазами ее вдруг мелькнуло лицо Мэгги. С длинным шрамом.
Путь к реке казался невыносимо долгим. Нэнс шла, крепко прижав к груди подменыша. Оказавшийся на незнакомых руках ребенок был напуган и все время плакал, уткнувшись в морщинистую шею старухи. Они шли, и мокрая от росы трава хлестала их по юбкам. Вдруг руке Нэнс стало тепло от просочившейся сквозь тряпки детской мочи.
По дороге вдова возбужденно шептала Нэнс:
— Мне сон вчера приснился. Непростой сон! Помнишь, как Питер О’Коннор рассказывал об огнях возле Дударевой Могилы, что горели перед тем, как Мартину умереть? Так вот мне снилось, будто иду я в поле в предрассветный час, небо уж синеет чуток, вроде как теперь, а когда я к урочищу фэйри подошла, гляжу — под боярышниковым кустом три огня светятся. Я как увидела, сперва испугалась, но ноги все равно несли меня вперед, к ним, а когда я ближе очутилась, увидела, что цветет куст, а лепестки цветочные ветер разносит, и много их, и трепещет весь этот цвет на ветру, и что огни — это и не огни вовсе, а Джоанна, и Мартин, и Михял. — Три этих имени Нора выговорила с трудом — голос изменил ей. — Все трое, Нэнс! Стоят под деревом. Меня дожидаются. И музыка играет, какую в жизни не слыхивала.
— Волшебная?
— Будто ангелы ее играют. И пение раздается. И будто вижу, как добрые соседи позади них танцуют. И танец такой красивый! — с жаром заключила свой рассказ вдова. — Как думаешь, Нэнс, что бы это значило? Я-то уверена, это добрый знак. А ты что скажешь? Добрый или нет?
— Скоро узнаем, Нора Лихи. Да, узнаем!
Светало, и вот уже можно было разглядеть реку — темно-коричневую, окаймленную зеленью папоротника, еще не расправившего свои скрученные листья. Нэнс, тяжело дыша и отдуваясь, передала Михяла Мэри и стала раздеваться, стягивая через голову слои сукна и шерсти и складывая их на землю.