Чтоб не обжечься, Нора обмотала руки полою юбки и стала рвать стебли крапивы и складывать в передник. Она понимала, что выглядит, должно быть, полоумной — дерет крапиву из-под снега! Но сердце ее радостно билось: она его вылечит!
Это поможет, думала она. Мартину помогло, поможет и Михялу.
— Всеблагая Матерь Божья, сделай так, чтоб это помогло! — Слова сами складывались в молитву: — Я верну в него живое тепло, это верное средство, помоги мне, Пресвятая Дева, молю тебя!
Нора вернулась в хижину с ворохом крапивы в переднике. На зубчатых листьях таял снег. Захлопнув за собой дверь, Нора увидела Михяла на полу и Мэри у маслобойки с тяжелой мутовкой в руках. «Сбейся, масло, сбейся, масло», — шепотом приговаривала она.
Заметив Нору, девушка остановилась, тяжело дыша и потирая уставшие плечи.
— Что сказал священник?
— Не взялся. Так что вот крапивы нарвала.
— Крапивы? В снегу? — Мэри сдвинула брови.
— Да. И что тут такого? Займись-ка маслом, продолжай!
Мэри опять взялась за мутовку, а Нора, развесив у огня накидку и сбросив крапиву в корзинку, склонилась над Михялом. Осторожно ухватив его за лодыжки, она притянула мальчика к себе и, приподняв одежду, обнажила ноги. Обернув руку краем платка, она взяла крапиву, а другой рукой приподняла голую ступню Михяла. Пощекотала крапивой пальцы, провела листочками по коже.
Стук мутовки прекратился. Нора понимала, что Мэри следит за ней, но промолчала.
Ступня Михяла, лежавшая на ее ладони, казалась странно тяжелой и совершенно неподвижной. Ни малейшего движения. Норе было непонятно, что делала Нэнс с холодной отнявшейся рукой Мартина, когда лечила его крапивой. Она представила себе Мартина, как он сидит в полумраке ее лачуги, растопырив пальцы, а Нэнс что-то нашептывает, втирая ему в кожу жгучие листья.
Замахнувшись крапивой, Нора хлопнула Михяла по лодыжке. Потом чуть постегала от лодыжки до колена.
Михял вздернул подбородок, упрямо и как бы с вызовом, а затем, ощутив жгучую боль, зажмурился и завопил.
Мэри кашлянула:
— Что это вы делаете?
Нора не ответила. Вновь подняв пучок крапивы, она легонько стеганула им скрюченные колени, лодыжки, голые ступни. На коже ребенка, порозовевшей от ожога, выступили волдыри.
Значит, он чувствует, подумала Нора, если плачет, значит, чувствует.
Мэри стояла молча, сжав в руках мутовку.
Но ничего не произошло. Покрытые пятнами и язвами ноги по-прежнему не двигались. Нора почувствовала, как ее охватывает отчаяние. Мартину же помогло! Мужу-то крапива оживила руку! Это больно, говорил он, но, когда боль унялась, сразу так тепло сделалось.