Отошла, разочарованная - поняла, что хозяйка была здесь давно.
Переместилась в другой угол двора, к детской, с облупившейся тусклой краской беседке, тщательно обнюхала её. И опять у Джульки защекотало в ноздрях, на глазах показались слезы, она моляще посмотрела на Ирину Федоровну. Та все поняла:
- Ладно, пошли домой!
Джулька первой побежала к подъезду. Ирина Федоровна поспешила следом.
В квартире Джулька улеглась на коврик у двери, устало смежила глаза. Со стороны казалось, что она спит, разморенная прогулкой, но все её существо было нацелено на легкий шелестящий звук шагов, который обязательно должен был раздаться на лестнице, - Джулька мигом его засечет и обрадованно бросится к двери.
- Ах, Джулька, Джулька, - вздохнула Ирина Федоровна, невольно подумав о том, что Джулька - такой же член их семьи, как и они сами, и за Джульку она сейчас отвечает точно так же, как и за Ольгу Федоровну. И если часть их общего мира откалывается - Ольга ли Федоровна или Джулька, безразлично, обязательно нарушается целостность.
Конечно, Джулька - не человек, и в жизни занять место человека не может, но потеря её будет значить в их семье не меньше, чем потеря человека... В голову лезли какие-то тревожные, растрепанные мысли, Ирина Федоровна опять не могла "собрать себя в кучку", стояла в прихожей и продолжала разглядывать Джульку. Ну какой из Джульки член семьи? Собака, она и есть собака.
Словно бы почувствовав что-то, Джулька приоткрыла один глаз, печально поглядела на Ирину Федоровну, потом вздохнула и вновь опустила глаза. Джулька ждала хозяйку.
А хозяйке становилось все хуже и хуже. Под действием лекарств она проваливалась в жаркий короткий сон, потом выплывала из него, и опять начиналась боль, разливавшаяся по всему телу. Она мешала дышать, соображать, вообще видеть людей, повышалась температура, останавливалось сердце, и Ольга Федоровна вновь погружалась в жаркое забытье. Выдачу лекарств грозили сократить - у больницы нет денег, чтобы давать их бесплатно, а у большинства больных не было денег, чтобы их купить - слишком уж они дорогие...
Когда сестра приходила к Ольге Федоровне с парой апельсинов и пакетом бананового зефира, который Ольга Федоровна очень любила: могла с чаем запросто съесть штук пять крупных, будто репа, тугих зефирин, - Ольга Федоровна морщилась, глядя и на пакет, и на апельсины, - она уже почти ничего не могла есть, - приподнималась чуть на постели, держала несколько секунд горячечную тяжелую голову на весу, потом снова опускалась на подушку, густо обсыпанную вылезающими волосами.