Это смахивало у воеводы на длинную молитву. Его плохо слушали; вооружались кто как, кто чем. Воеводе подвели коня, крытого попоной. Он не сел, пошел пешком к стене. Коня зачем-то повели следом.
— Дерзайте, дети! — повторял воевода.
— Рады служить великому государю верою и правдою, не щадя живота, даже и до смерти, — как-то очень уж спокойно откликнулся голова стрелецкий Иван Красулин.
— Куда он ударил, разбойник? — спросил его воевода.
— На Вознесенские вороты.
— Туда, детушки! Дерзайте!
Трубили трубы к бою, звонили колокола; там и здесь слышалась стрельба, и нарастал зловещий шум начавшегося штурма.
— И ночь-то выбрали воровскую. Ни зги не видать… Жгите хоть смолье, что ли! — велел воевода.
— Смолья! — подхватили во тьме разные голоса.
У Вознесенских ворот была стрельба с обеих сторон, но не особенно густая. Казаки за стеной больше орали, чем лезли на стену, хоть и корячились с лестницами; лестницы отталкивали со стены рогатинами.
— Да суда ли он ударил-то?! — крикнул Михайло Прозоровский брату. — Обманули ведь нас! Да растудыт твою!.. — Младший Прозоровский чуть не плакал. — Обманули! Обманули ведь нас!..
— А куда же? Куда ударил? растерялся старший Прозоровский.
— А там что за шум?
— Где?! — тоже закричал зло первый воевода.
— Да там-то, там-то вон!.. Эх!.. Как детей малых!..
Судьба города решалась там, куда показывал младший Прозоровский, — в южной части. Там астраханцы подавали руки казакам и пересаживали через стены. Там местами шло братание.
Один упрямый пушкарь — то ли не разобравшись, что к чему, то ли из преданности тупой — гремел и гремел из своей пушки подошвенного боя в толпу под стеной.
Туда к нему устремились несколько стрельцов, и пушка смолкла: пушкаря прикончили возле пушки.
— В город, братцы — кричали весело. — Вали!
— Любо эдак-то городки брать! Хх-эх!..
— А где батька-то? В городе?
— На месте батька! Вали!..
Но у Вознесенских ворот продолжалась пальба, и теперь уж бесперебойная, яростная. Казаки упорно лезли на стену, на них лили кипяток, забрасывали камнями, осыпали пулями, они все лезли. Лестницы не успевали отпихивать.
Вдруг в самом городе пять раз подряд выстрелила вестовая пушка (ее «голос» знали все), и со всех сторон послышалось заполошное:
— Ясак! Ясак! — То был крик о пощаде, кричали астраханцы.
Город сдавался.
— Обманули! — заплакал молодой Прозоровский. — Там уж пустили их! А здесь глаза отводют. Эх!..
— Сдаю город! — громко закричал стрелецкий голова Красулин. — Давай, как говорили!..
Это был не крик отчаяния, а — так все и поняли — сигнал к избиению начальных людей. Только воевода, охваченный жаром схватки и обозленный изменой, не понимал, что творится рядом с ним.