Степан проводил гостей до стружков, поклонился. Гости взошли на стружки и скрылись в шатрах.
Степан махнул войску рукой — по стругам.
3
А к царю шли, ехали, плыли бумаги. Рассказывали.
«…Стоит де он под Самарою, а самареня своровали, Самару ему, вору, здали. И хочет он, вор Стенька Разин, быть кончее под Синбирск на Семен день (1 сентября) и того часу хочет приступить к Синбирску всеми силами, чтоб ему, вору, Синбирск взять до приходу в Синбирск кравчего и воеводы князя Петра Семеновича Урусова с ратными людьми.
И только, государь, замешкаются твои, великого государя, полки, чаять от него, вора, над Синбирском великой беды, потому что в Синбирску, государь, в рубленом городе, один колодезь, и в том воды не будет на один день, в сутки не прибудет четверти аршина. А кравчей и воевода князь Петр Семенович Урусов из Казани и окольничей князь Юрья Никитич Борятинский с Саранска с ратными людьми в Синбирск августа по 27-е число не бывали. А от синбирян, государь, в воровской приход чаять спасения большаго, смотря на низовые городы, что низовые городы ему, вору, здаютца…»
Царь встал и в раздражении крайнем стукнул палкой об пол.
— Я, чай, нагулялся уж Стенька?! — гневно воскликнул он. — Пора и остановить молодца. Что же такое деется-то!
4
Стенька еще не нагулялся.
Еще «обмывали» город — Самару.
…Праздник разгорелся к вечеру. На берегу. Повыше Самары. Гулял весь огромный лагерь. Жарились на кострах целые бараны и молодые телята-одногодки. Сивуху из молодой ржи, мед и пиво расходовали вольно; сидели прямо у бочек… Впереди, дальше, трудно будет — Степан знал, потому дал погулять. Хотели немного, а разошлись во всю матушку, раскачали опять теплые воздухи, загудели.
Степан, изрядно уже пьяный, сидел возле своего шатра, близко у воды, расхлыстанный, тяжелый, опасный, Пел негромко. По левую руку его — «царевич», по правую — «патриарх». «Патриарх» тоже уже хорош; но пить, видно, он может много.
Степан пел опять свою дорогую, любимую дедушки Стыря:
Ох, матушка, не могу,
Родимая, не могу!..
Все, кто сидел рядом, вразнобой подтянули:
Не могу, не могу, не могу,
могу! могу!
Ох, не могу, не могу, не могу,
могу, могу!
Сял комарик на ногу,
Сял комарик на ногу!
Опять недружно, нескладно забубнили: «у-у, у-у!..»
На ногу, на ногу, на ногу,
ногу, ногу!
Ох, на ногу, на ногу, на ногу,
ногу, ногу!
Степан вдруг разозлился на эту унылую нескладицу, встал, и заорал, и показал, чтоб и все тоже орали.
Ой, ноженьку отдавил,
Ой, ноженьку отдавил!
И все встали и заорали:
Отдавил, отдавил, отдавил,
давил, давил!
Ох, отдавил, отдавил, отдавил,