— Где добро зарыл?
На это Степан молчал.
— Заговорил? — спросил царь.
— Заговорит, государь! — убежденно сказал думный дьяк, не тот, что был при пытке, а другой, который часто проведывал Разиных в подвале: он истинно веровал в кнут и огонь. — Покамест упорствует.
— Спросить, окромя прочего: о князе Иване Прозоровском и о дьяках. За что побил и какая шуба?
Писец быстро записывал вопросы царя.
— Как пошел на море, по какому случаю в Астрахани ясырь присылал? Кому? По какому умыслу, как вина смертная отдана, хотел их побить и говорил? За что вселенских хотел побить, что они по правде низвергли Никона, и что он к ним приказывал? И старец Сергей от Никона по зиме нынешней прошедшей приезжал ли? Как иттить на Синбирск, жену видал ли?
Степана привязали спиной к столбу, заклячили голову в кляпы, выбрили макушку и стали капать на голое место холодную воду по капле. Этой муки никто не мог вытерпеть.
Когда стали выбривать макушку, Степан слабым уже голосом сказал:
— Все думал… А в попы постригут — не думал. Я грабил, а вы меня — в попы…
Началось истязание водой.
— С крымцами списывался? — спрашивал дьяк.
Степан молчал.
Капают, капают, капают капли… Голова стянута железными обручами — ни пошевелить ею, ни уклониться от муки. Лицо Степана окаменело. Он закрыл глаза. А на голове куют и куют красную подкову; горит все внутри, глаза горят, сердце горит и пухнет… Да уж и остановилось бы оно, лопнуло! Господи, немо молил Степан, да пошли ты смерть!.. Ну, сколько же?.. Зачем уж так?
— Куда девал грабленое? Кого подсылал к Никону?
Волнами из тьмы плещет красный жар; голова колется от оглушительных ударов. Степан стал терять сознание.
— Чего велел сказать Никон? — еще услышал он, последнее.
…Вошел Степан в избу; сидит в избе старуха, качает дите. Поет. Степан стал слушать, прислонившись к косяку. Бабка пела:
Бай, бай, да побай,
Хоть сегодни помирай.
Помирай поскорей —
Хоронить веселей.
Тятька с работки
Гробок принесе,
Баушка у свечки рубашку сошье.
Матка у печки
Блинов напеке.
Бай, бай…
С села понесем
Да святых запоем.
Захороним, загребем
Да с могилы прочь пойдем.
Будем исть-поедать,
Да и Ваню поминать.
Ба-ай…
— Что ж ты ему такую… — печальную поешь? — спросил Степан.
— Пошто печальную? — удивилась старуха. — Ему лучше будет. Хорошо будет. Ты не дослушал, дослушай-ка:
Спи, Ванюшка, спи, родной,
Вечный табе упокой:
Твоим ноженькам тепло,
И головушке…
— Хватит! — загремел в былую силу Степан.
…Он почти прошептал этот свой громовой вскрик. Мучители не расслышали, засуетились.
— Что ты? А? — склонился дьяк.
— Кто? — спросил Степан, вылавливая взглядом в горящей тьме лицо дьяка.