Была не была. Сегодня последний день и нужно уходить. Нужно срочно уходить, свербел внутренний голос. Откуда он знает? Вдруг происходящее — всего лишь побочный эффект эксперимента и своим бегством Андрей сделает только хуже? Сделает хуже Саше, — ученые так никогда и не узнают, что стало причиной ее комы. Не смогут помочь другим детям. И все из-за его малодушия. Не лучше ли все честно рассказать Лукину?
Андрей остановился в дверях туалета. Он не страдал нерешительностью, однако взгляд на окно палаты, за которым промозглый ветер кидал хлопья снега, задувая тишину свистящим гулом, заставил его задуматься.
Куда он сейчас пойдет? Институт забит охраной — это он хорошо запомнил пропускную систему административного здания, исследовательский же корпус и подавно. Камеры на каждом шагу, посты на этажах и внизу, проскочить незаметно не получится. Даже если он выйдет наружу, где его одежда? Заметь, сказал внутренний голос, твоя осенняя курточка, джинсы и летние кроссовки с сеткой, чтобы нога дышала. Ты точно уверен, что, оказавшись за оградой (допустим, ты ее преодолел), тебе хватит сил, и, главное, запасов тепла добраться до дороги, по которой и днем машины ездят очень редко? Сейчас, судя по погоде, минус десять, а то и пятнадцать. Хорошенько подумай, прежде чем что-либо предпринимать.
В нерешительности он положил полотенца на место, прошел к кровати и лег, закрывшись одеялом. Да, план тухлый, не сработает. Самое неприятное, что он не знал диспозиции — что случилось, что произошло, как на это реагирует администрация, начальник лаборатории и почему никто не обращает внимания на их состояние.
Или же такое творится только с ним. Только он один из всей группы не помнит, что происходило вчера, позавчера, неделю назад… он помнит только день, когда им сделали укол. Первый укол вакцины.
Андрей судорожно закатал рукав майки. Если уже шестьдесят дней его обкалывают, то рука должна распухнуть. Всмотревшись в полутьме палаты в собственное предплечье, он ничего не обнаружил. Даже след от первого укола, если тот вообще был (теперь и в этом Андрей начал сомневаться), тоже пропал. Исчез. Ни точки, ни прыщика, ни припухлости — ничего. Только след вакцины от оспы, сделанной в глубоком детстве — два вытянутых овала, один над другим. И все. Значит, заявления про несколько уколов — байки. Хотя след мог исчезнуть.
Голова пухла от предположений. Конечно же это не Кащенко, хотя пейзаж из окна очень похож. Он мог бы поверить, что находится в психушке, если бы в палате присутствовал хоть один атрибут единственной болезни, точнее, состояния, из-за которого он мог туда попасть — белой горячки. А именно — смирительная рубашка, наручники, веревки для фиксации, кляп, привинченная к полу мебель. Решетка на окне. И если все эти усмирительные приспособления могли отсутствовать по вполне понятным причинам, например, он уже в стадии выздоровления, то решетки на окнах в Кащенко были везде. Даже в кабинете у Марка Иосифовича Каплана, главврача городской психиатрической больницы, стояли толстые решетки и не потому, что он хранил что-то секретное, а потому что прыгать из окон, вышибая головой стекло было у психов одним из немногих доступных развлечений.