Я испытываю ужас перед адвокатами и судами – в этом отношении моя нормандская натура не срабатывает.
Однажды утром я получил с огромным удивлением повестку явиться на допрос в штаб-квартиру Антитрестовского департамента. Пришлось в сопровождении двух адвокатов пройти в двери сурового здания, наши дворцы правосудия ему не чета! Более двух часов я был вынужден отвечать на бесконечные вопросы, абсолютно не понимая, в чем суть дела. Мои растерянность и расплывчатые ответы спасли меня.
У меня не было необходимости кого-то из себя изображать. Следователи не смогли получить какую бы то ни было финансовую информацию и довольно быстро осознали, что выдвигаемое против нас дело не имеет никакого серьезного основания. Но пресловутый контракт был аннулирован.
Это приключение укрепило мою уверенность, разделяемую всеми серьезными американскими кутюрье, что нарушение авторских прав в США не только разрешено, но и одобряется.
И нельзя принять никаких эффективных действий против этого.
Показ первой коллекции в Нью-Йорке
Мало-помалу, вопреки многочисленным булавочным уколам, коллекция, разработанная в маленьком домике на 62-й улице, была готова, а к этому времени отделка дома на Пятой авеню завершилась. За несколько дней до открытия сезона мы смогли перевести мастерскую и персонал на новое место. Точно исполнив все мои пожелания, Николя Гинцбург оформил Дом Christian Dior – New York в моем любимом стиле Людовика XVI: сочетание серых оттенков а-ля Трианон[185] с белым, но здесь больше чувствовался налет «французской провинциальности», чем в 1910 году.
С приближением показа мною овладел страх более сильный, чем бывало в Париже. Я имел дело с незнакомой публикой и необычной для меня коллекцией. Никому не рассказывая о своих переживаниях, мне надо было приспособиться к тесноте, к тканям другого качества и к более короткому дефиле.
Я волновался, удастся ли мне это сделать.
В назначенный день атмосфера в салонах меня встревожила.
Все происходило в обстановке слегка деморализующей флегматичности, которая не шла ни в какое сравнение с общим волнением, царившим обычно на авеню Монтень и охватывающим и служащих дома, и посетителей. В Нью-Йорке публика более расслабленная, заботится лишь о своем удобстве и удовольствии. Салоны, как и театры, огромные. Каждый хочет зарезервировать место подальше от давки, где он сможет все как следует рассмотреть, не сворачивая себе шею. Кондиционированный воздух спасает от жары тело, но не разогревает мозги.
Показ закончился под звук аплодисментов, но все же не сравнимых с парижским буйством. Меня обеспокоил сдержанный вид некоторых журналистов, которых я уже видел во Франции на пределе возбуждения. Но вскоре появились их хвалебные статьи. Как объяснила мне редакторша одной из нью-йоркских газет, холодность – англосаксонская отличительная черта: