Я – Кутюрье. Кристиан Диор и Я (Диор) - страница 72

Теперь могу сказать, что это было самое приятное морское путешествие, которое я когда-либо совершал. В списке пассажиров я нашел Ивана Пацевича, Алекса и Татьяну Либерман[133], а также Беттину Баллард. Мы тогда едва знали друг друга, но пять дней совместного путешествия превратили нашу взаимную симпатию в прочную дружбу.

Я не мог и мечтать о лучших гидах по Америке.

В такой сердечной компании моя застенчивость начала таять, и время побежало быстрее.

По правде говоря, жизнь на пароходе меня немного разочаровала: она совсем была не похожа на ту, какую я себе представлял. Где прекрасные космополитки, которые появляются только к вечеру, нарядно одетые и закутанные в соболя, неспешно спускаясь по ступеням лестницы, напоминающей лестницу в «Фоли-Бержер»?

Большой салон в духе 1925 года с портретом Елизаветы, исполненным самым официальным из ее художников, принимал по вечерам для игры в бинго пассажиров, без сомнения, зажиточных, но немолодых и неэлегантных. Они рано ложилась спать, и единственным доказательством их ночной жизни были черный галстук и вечерние платья, странно напоминавшие туалеты, которые можно встретить в Гранд-опера, когда дают «Фауста»… Именно из-за таких платьев говорят, что Париж уже не тот.

Француженки в костюмах для путешествий, Марсель, 1932

На пароходе праздничных приемов нам не устраивали, впрочем, я нисколько об этом не сожалел. Наша маленькая компания прекрасно проводила время, принимая солнечные ванны, играя в бридж и разговаривая в основном о Нью-Йорке.

На все вопросы, которые я себе задавал, Нью-Йорк сам ответил лучше всех, показавшись через пять дней на заре, сияющий, во всем блеске бабьего лета.

Другой мир, новый, мало-помалу поднимался над океаном.

На мысе скалы стоял огромный город, еще темный снизу, поднимая свои вавилонские башни, уже позолоченные сверху солнцем. Ничто не могло лучше передать веру в жизнь этого самоуверенного народа, чем порыв и сила тысяч небоскребов, рвущихся в небо. Я был поражен и сразу забыл старую Европу. Как далека была моя Эйфелева башня с ее прозрачной грацией!.. Я был опьянен.

Вой сирен, возвещавший высадку, вернул меня к действительности и напомнил о багаже, билете, визах, и я снова стал членом семьи Фенуйаров[134]. Любой человек в форме: сельский полицейский, церковный служащий или таможенник – всегда вызывает у меня опаску и уважение. Неважно, что все документы у меня были в порядке, я встретил пограничников с чувством вины безбилетного пассажира.

Их суровость общеизвестна. Разве в Париже мне уже не задавали нелепых вопросов, разве не взяли у меня отпечатков пальцев и не заставили произнести присягу?! Хотя я не замышлял ничего дурного против Америки и ее президента, но кто знает? Обшарив все карманы, найдя, снова потеряв, а затем снова найдя паспорт, таможенную декларацию, квитанцию на багаж и свидетельство о прививках, которые в конце концов держал все время в руках, нашел свою очередь, садился и снова вставал двадцать пять раз, чтобы передвинуться на одно кресло.