Встала, вышла из дому и отравилась в круглосуточный киоск неподалеку. И только когда протянула продавцу деньги, поняла, что купила лакрицу.
Первое знакомство с лакрицей не предвещало той стойкой привязанности, которую Оснат будет испытывать к ней в дальнейшем. Просто сладость, которой можно полакомиться, чтобы чем-нибудь занять руки и рот, когда в голове слишком много мыслей. Она сидела в Эйлате[24] на берегу моря, одна, а рядом лежали лакрица, печенье с начинкой и большая бутылка колы.
Тогда она была взбалмошной семнадцатилетней девицей, которая уехала на неделю в Эйлат учиться нырять. Кроме того, по ночам она искала какого-нибудь особенного времяпрепровождения – а обычные эйлатские ночные клубы ее не очень-то интересовали. В маленькой гостинице, где она остановилась, был внутренний телеканал, по которому крутили фильмы, но сколько можно смотреть, как мускулистый австриец разгуливает по Марсу? И тогда она пришла на берег и отдалась потоку своих мыслей, которые были связаны между собой тоненькими нитями уходящего детства, и заедала их лакрицей. Тогда вещи стали принимать реальные очертания, она начала понимать самое главное о мире. Окружающие всегда говорят, что важнее всего – быть собой, быть естественной, просто той, кем ты должна быть, – и подробно объясняют тебе, кем ты должна быть и каково твое естественное состояние, ведь они уже все знают. Она была в том возрасте, когда обнаруживаешь, что изумление вызывает не только красота мира, но и его равнодушие; в том возрасте, когда у тебя много эпохальных идей – и ты вряд ли когда-либо их осуществишь. Она сидела на пляже в Эйлате, собирала расхожие фразы, как маленькие девочки собирают ракушки, и убеждала себя, что религий не существует, существует только самоубеждение, или беззвучно спрашивала сама себя, есть ли разница между теми, кто ничего не знает, и теми, кто осознанно решает отказаться от знаний и выбирает невежество.
Конечно, она поехала не для того, чтобы научиться нырять. Это просто была отмазка. Она поехала, чтобы развеяться: душа жаждала простора, бури, специально подготовленного беспорядка, который будет отличаться от ненавистной, крикливой и фальшивой, рутины города. Окружающая действительность была поражена болезнью, шумной эпидемией слов, заразной сыпью эпитетов. Если завтрак, обед или ужин – то «отличный», если лечение – то «инновационное», если технология – то «современная», если блузка – то «невероятно тебе идет». Ей казалось, что все включают звук на максимум, чтобы чувствовать себя живыми, и это нестерпимо бьет по ушам. Если решение – то «судьбоносное», если компания – то «классная» и «веселая», если любовь – то «сногсшибательная». Все слова выкрикиваются на такой громкости, что уже ничему нельзя верить, слова истерлись и потеряли силу, как будто никто ничего не говорит по-настоящему.