У подъезда сидящие на лавочке женщины резко замолчали и проводили Леонида тяжелым взглядом. Он его чувствовал. Словно совсем недавно на спине были крылья, а теперь торчали ножи, которые не позволяли ни вдохнуть, ни выдохнуть.
— Я-то думаю, чего она все время к нему бегает? Каждый божий день там. Смотрю, дверь приоткрыта, дай, думаю, сделаю вид, что сахар нужен. Сходила быстро на кухню, взяла стакан и без стука к ним. А там, нате вам! Целуются!
— Да они же еще дети, — кто-то более сердобольный попытался вставить слово. — Леньке же четырнадцать всего.
— Ты посмотри на него. Мужик. И в штанах у него все по-мужицки было…
— Дура-а-а-а! Заткнись! Дура-а-а-а!
Чтобы не слышать ненавистный голос, мучающий, терзающий, противный, со всего маха саданул по подъездному окну ногой. Посыпались стекла. А он бил и бил по пустой раме, лишь бы не слышать крики соседей, и очнулся лишь тогда, когда в него вцепилась мама.
— Тише, тише…
Как безродный пес стоял он у ограды генеральского дома день, второй, третий, но Таня не выходила. Звонил, звал, его прогоняли, но он возвращался. Приходил домой, чтобы упасть на кровать и пролежать без сна до утра, накрыв голову душной подушкой.
— Ну, хватит! — тетя Саша сдернула джинсы у лежащего на животе Леньки и всадила в ягодицу иглу. — Целоваться уже умеешь, наслышана. Так и веди себя, как мужик, а не романтический хлюпик. Тоже мне, Ромео. Встал, умылся, поел, придумал план и решил все свои проблемы. За соседей не переживай, мы с маманей уже всех навестили.
Мама сдула кудряшку со вспотевшего лба.
— Тетя Саша пригрозила баб Нюре трепанацией черепа, если хоть раз рот откроет.
— Да я всего лишь скальпель ей показала.
— Ага, чиркнув у самого горла.
— У своего же, не у ее.
— Еще бы топором махать начала…
— Таня не отвечает на звонки… — язык стал ватным.
— Так напиши, — тетя Саша зачем-то посмотрела его зрачки, сдвинув пальцами веки. — Дубровского проходил? Вот тебе образчик мужчины.
— Там все плохо закончилось.
— А ты сделай свою версию, — мама стащила с ног сына носки, которые он не снимал, наверное, все три дня.
— Не трогай его, пусть поспит.
Планы не пригодились. От смилостивившегося сторожа Леня узнал, что Таню увезли в тот же день. Куда — неизвестно.
Два летних месяца Леонид провел на даче у деда. Мама и тетя Саша наезжали туда по выходным, принося полные сумки городских вкусностей.
— Как он?
— Нормально. Что с ним, кобелем, сделается, — дед прятал улыбку в усы.
Леня считал дни до школы, готовил нужные слова, часами разговаривал сам с собой, но когда увидел Таню, онемел: она стала на полголовы выше его. Прошла мимо, словно он превратился в невидимку.