— Ты родился на Мейне? — спросил я, хоть слова застревали в горле.
— Да, — сказал Эрзинг и так точно швырнул использованный шприц в кюветку на другом конце комнаты, что без телекинеза явно не обошлось. — Лаконцы печально посмотрели на меня и решили, что я не жилец в лучшем из миров. Что ласковые руки Солнечных Дев заберут меня в хрустальные сады рая, этого не избежать. И размышляли, стоит ли затягивать мою агонию.
— Но ведь… — заикнулся я, а Эрзинг усмехнулся.
— Ли-Рэй, Ма пыталась лечиться в этом медицинском центре. Лучевое поражение, ага… Её они, как ты понимаешь, отлично вытащили, но обрадовали, что жить ей придётся без детей. А Ма любит детей, она переживала. И тут вдруг рядом такое дело — абсолютно неуместный в нашем лучшем из миров полудохлый уродец-парапсихик. Ма запретила им меня добивать.
— Да! — вставила Дотти. — Мама сказала, что заберёт Эрзинга себе. Её пугали — ну, просто ужасно — все, и доктора, и лаконцы, ей все говорили, что она не справится, что будут спонтанные эти… выбросы ПП… что младенчик ей дом спалит, она же не умеет блокировать ПП у детей и научиться не сможет, потому что не парапсихик…
— Научилась, — сообщил Эрзинг с глубоким уважением, переходящим в восторг. — Сначала мне было очень плохо, понимаешь, и я был очень тихий. Ма начала поддерживающую терапию, мне чуть полегчало и появились силы орать. Я орал целыми днями, во всех диапазонах, и голосом, и телепатически, вокруг меня всё летело на пол и в стены, Ма заменила все предметы в нашей комнате на негорючие — но её одежду я всё-таки поджигал два раза. Честное слово, Ли-Рэй, я не знаю, откуда у Ма столько сил и терпения — мы ведь как-то это пережили, оба.
— Когда стало ясно, что у Эрзинга интеллект выше среднего, лаконцы порывались его исследовать, — снова встряла Дотти. — Только Мама не разрешила к нему приставать — его чужие раздражали…
— Только ты не раздражала, — ухмыльнулся Эрзинг. — Просто, понимаешь, бесит, когда кто-то сперва собирался тебя придушить, а потом начинает жутко интересоваться твоим здоровьем.
— Не я… — сказала Дотти задумчиво. — Не тебе, кстати, удивляться Маминому терпению — ты тоже невозможно терпеливый. Я ведь была несносная, да?
— Никогда ты не была несносная, — возразил Эрзинг. — Ты была нервная и печальная. Кто угодно был бы таким, если бы его украли из дома, искалечили и продали, как куклу. Но ты всегда была очень милая и обожала обниматься.
Дотти сделала скорбную мину — и Ларга сделала скорбную мину, цепляясь за её плечо. Эрзинг наблюдал с еле заметной усмешкой.
— Я, наверное, тебя тискала, как плюшевую зверюшку, — сказала Дотти покаянно. — Тебе ведь было больно…