— Очень рад видеть тебя, Нил! — снова обнимая, сказал он и поспешил на голос.
Не сомневаюсь, что Фергюсон был рад. Чего нельзя сказать о моем отце. Он был верен больше старым обидам, чем собственному сыну.
Я подошел к нашему трейлеру. Все тот же грязно-бежевый цвет. Все те же рисунки клоунов на двери. Лестница из трех железных ступенек-перекладин. Вторая погнута слева. На окнах — светлые шторы с кружевной оторочкой. Я словно вернулся в свое детство. Мне как будто снова стало десять лет — даже сжалось все внутри от страха, что сейчас откроется дверь, и там я увижу самого себя. Я сделал глубокий вдох и громко постучал.
— Кого там черт принес! — раздался недовольный голос отца, хриплый, как будто простуженный.
Он никогда не отличался вежливостью. К акробатам, фокусникам и силачам еще могли после выступления зайти очарованные дети, но у клоунов, сколько себя помню, никогда не было гостей. Поэтому папа не церемонился с ответами, резонно предположив, что пришел кто-то из своих.
Я потянул металлическую ручку вниз, замок щелкнул и дверь открылась. На пороге меня встретила мама.
— Смотри, кто приехал! — воскликнула она, обращаясь явно к отцу, а потом заговорила со мной. — Нил, мальчик мой! Какая радость! Проходи скорее!
Я вошел. Здесь тоже все было по-прежнему. Те же фотографии на стене — династия клоунов Гэллахаров. Та же скатерть на столе. Желтые банки для сыпучих продуктов на полках над плитой. Отец сидел в дальнем углу перед зеркалом и снимал грим. Он почти закончил, и на лице осталась только одна белая полоска.
— Привет, пап! — поздоровался я.
— Смотрите-ка, кто пожаловал! — пробурчал отец. — Я думал, ты ненавидишь цирк…
— Я приехал на Рождество. Привез вам подарки…
— Смотри-ка! — хмыкнул отец, громко покашлял и продолжил, — а тебя не приглашали! Тут у нас семейный праздник, для циркачей, знаешь ли… Всяких там, крутящихся вокруг шеста стриптизеров не ждали!
— При чем тут стриптиз, пап! Ты бы хоть посмотрел…
— И не буду смотреть на это! — ворчал он, снова заходясь кашлем. — Вывернули всю чистоту акробатов! Превратили их в развратный вертеп!
Так всегда было с моим отцом — беседы не шли легко и непринужденно. Он считал меня предателем не только дела всей семьи, но и циркового ремесла в общем. Он презирал все современные постановки, использующие цирковые основы. Даже дю Солей для него не был авторитетом, что уж говорить о нью-йоркских шоу.
— Ты не прав, пап, — очень осторожно заметил я.
— А не тебе мне указывать, кто прав! — взорвался он и нервно бросил испачканный в гриме кусок ваты.