Потом мы с Андреем решаем прогуляться. Засохшая сырая листва глухо шуршит под ногами, но мы не успеваем этим насладиться. Как только выходим из двора, нас встречают четверо парней в чёрных спортивных штанах.
— Эй, чо, пидорки, гуляете?
Похоже, они живут неподалеку и знают Андрея, потому что мы даже за руки не держимся — с чего бы нас принимать за геев. Я не знаю, как реагировать. Хочется, конечно, сразу бежать сломя голову, не оглядываясь. Хотя они не очень крепкие и прокуренные до костей, всё же их четверо, а Андрей не самый надёжный партнёр для драки. Только я успеваю подумать об этом, один из гопников толкает Андрея, выплёвывая оскорбления ему в лицо. Я думаю, что надо вступиться, но тут же получаю удар в скулу. И потом сразу ещё — в район глаза. Они кричат «мочи пидоров» и бьют Андрея в живот. Я толкаю одного из них, быстро бью в челюсть второго — он падает и, наверное, отключается. Этого я точно не знаю. Пока остальные двое отвлекаются, я дёргаю Андрея за руку и мы бежим что есть сил к его подъезду. Андрей открывает магнитным ключом дверь, в лифте мы поднимаемся на девятый этаж, тёмно-красная дверь квартиры Андрея — и мы в безопасности.
Я стою перед зеркалом в коридоре и рассматриваю свое лицо. Андрей приносит лёд, но синяк всё равно будет, да ещё и неслабый синяк.
Почти всё время до того как мне звонит мама, мы сидим молча. Я не замечаю, как летят часы. Уже давно стемнело.
— Тёма, ты где? — Взволнованно спрашивает мама.
Её голос доносится из телефонной трубки как-то приглушенно, как будто она очень далеко.
— Почему ты не позвонил? — Продолжает она.
— Я буду через двадцать минут, мам, — отвечаю.
Я вызываю такси. И теперь, когда машина у подъезда, мне надо выйти, а это страшно. От одной мысли, что эти четверо разъяренных мудаков сидят там внизу и ждут моего появления, чтобы сровнять с асфальтом, бросает в дрожь. Если они там, то я даже до машины добежать не успею. Я снова чувствую себя трусом.
— Ладно, надо идти, — говорю.
— Тёма, я прошу тебя, не доверяй этому Диме! — Умоляет меня на прощание Андрей. — Ты не подумай, я не ревную или что-то… Я очень переживаю за тебя… Ты же видишь, они на всё готовы…
— Ладно, — киваю я. — Пока.
На моё счастье у подъезда пусто. Я быстро сажусь в машину, называю адрес и через пятнадцать минут оказываюсь дома.
Пока еду, всю дорогу я думаю о Димке. Неужели он может быть подставой? В том, что он на самом деле гей, я с самого начала не сомневался — это ясно. Но какова вероятность, что об этом узнали его дружки-гопники и стали шантажировать? Какова вероятность, что они заставили Димку специально подставиться мне, угрожая рассказать всем или избить до полусмерти? Я прокручиваю в голове все детали нашего знакомства, наших встреч, все слова Сорокина… А вероятность очень велика. Может, не зря он так часто говорит мне, как боится своих дружков-идиотов, как у него дыхание перехватывает от одной мысли, что они могут заподозрить его в гомосексуальности? Может, уже заподозрили, прижали к стенке и сказали, что если не приведет к ним педика, то отрежут ему его голубые яйца? Я же сто раз слышал и видел краем глаза, как они смотрели и обсуждали эти фашистские ролики, где бравые борцы за мораль и чистоту молодежи, отлавливают подростков геев и издеваются над ними. Мысли закручиваются в воронку и сверлят мозг. Когда такси останавливается у моего подъезда, я уже почти не сомневаюсь, что Дима Сорокин — это голимая подстава, и только каким-то неведомым чудом меня ещё не изнасиловали бутылками в ближайшей подворотне.