Саличетти был республиканцем, и он бы поддержал установление этого вида правительства в Италии, если бы была вероятность успеха. Он умер через несколько часов после того, как обедал у своего врага, к которому был приглашён для примирения. Обстоятельства его кончины дали повод для предположения о том, что он был отравлен. Однако об этом факте существовали различные точки зрения; французские врачи настаивали на этом, а итальянские — отрицали. При вскрытии тела следов яда обнаружено не было. Когда Наполеону доложили о смерти Саличетти, то он воскликнул: «Одно его имя представляет для меня ценность, равную армии в сто тысяч солдат».
Вне зависимости от достоверности всего вышерассказанного, которое мне поведал один из тогдашних министров при дворе короля Мюрата, и независимо от того факта, что в настоящее время продолжают существовать письма сэра Хадсона Лоу к Судзарелли, Наполеон, которому я рассказал о некоторых обстоятельствах этой истории, заявил мне, что ему было известно о том, как нас, англичан, предавали наши шпионы в Неаполе. Наполеон добавил, что Киприани, будучи основным агентом, мог бы сообщить мне все подробности.
7 декабря. Сообщил г-ну Бакстеру, что Наполеон, наконец, согласился принимать некоторые лекарства, благодаря которым у него временно улучшилось состояние здоровья. Г-н Бакстер согласился со мной, что было бы правильнее поселить его в каком-нибудь другом зимнем жилище, чем оставлять в безотрадном и подверженном воздействию постоянной непогоды Лонгвуде. Г-н Бакстер сам предложил как наиболее подходящее место для его проживания «Розмари Холл» или дом полковника Смита.
9 декабря. Получил сигнал явиться в «Колониальный дом». Вскоре после моего прибытия сэр Хадсон Лоу с серьёзным видом заявил, что на сей раз он вызвал меня не по вопросу, связанному с медициной, что у него имеются большие основания для того, чтобы осудить моё поведение. После чего он стал меня расспрашивать, не являлся ли я посредником для осуществления контакта между французами Лонгвуда и жителями острова и не вёл ли я переписку с последними ради французов. Я был очень удивлён его расспросами и ответил ему, что мне совершенно непонятно их значение. Он вновь повторил свой вопрос, правда, добавив при этом, что не имеет в виду переписку, содействующую побегу генерала Бонапарта с острова, но подразумевает переписку иного рода. Я ответил, что если моё посещение магазинов и покупка отдельных вещей для графинь Бертран и Монтолон или для кого-нибудь ещё в Лонгвуде могут быть истолкованы как посредничество между французами Лонгвуда и жителями острова или как содействие их переписке, то в этом случае я, конечно, должен признать себя виновным.