«Леопольд примечателен тем, — заявил Наполеон, — что он ещё гарсон, совсем незрелый мужчина. Он не знал, что ему надо делать. Если бы не я, — добавил он, — Мария Луиза умерла бы точно таким же образом. Во время её родов я находился в соседней комнате, из которой я то и дело приходил к ней. Дюбуа, врач-акушер, подбежал ко мне, когда я выкроил для себя минуту для отдыха и полулежал на диване. На Дюбуа лица не было от страха, когда он сказал мне, что «императрица находится в состоянии крайней опасности, ребёнок оказался в положении неправильного предлежания». Я спросил его, встречался ли он когда-либо в своей практике с подобным случаем. Дюбуа ответил, что встречался, но очень редко, возможно, из тысячи случаев только раз, но сейчас он пребывает в состоянии сильнейшего отчаяния, ибо такой чрезвычайный случай происходит с императрицей.
«Забудьте о том, что она — императрица, обращайтесь с ней так, как вы обращались бы с женой мелкого лавочника с улицы Сен-Дени. Это единственное, о чём я вас прошу». Дюбуа тогда спросил: «Если кого-то из них двоих будет необходимо принести в жертву, кого я должен спасать — мать или ребёнка?» «Конечно, мать, — ответил я, — это её право». Затем я с Дюбуа подошёл к кровати роженицы, стал ободрять и успокаивать императрицу, насколько это было в моих силах, и держал её, пока акушер работал с хирургическими щипцами. Когда ребёнок появился на свет, он выглядел мёртвым, но с помощью обтирания и применения других средств он был возвращён к жизни.
Рождение ребёнка привело всю страну в состояние безудержной радости. При первом же выстреле пушки, извещавшем о происшедшем событии, всё население Парижа, находившееся всё это время в состоянии напряжённого ожидания, вышло на улицы, заполнило парки и принялось считать число выстрелов из пушки. Двадцать один выстрел означал бы рождение принцессы, а сто один выстрел — рождение принца. Как только прозвучал двадцать второй выстрел, парижане принялись сотрясать воздух пронзительными криками радости, выражая всеобщий восторг. Почти все державы Европы направили в Париж своих чрезвычайных послов, чтобы поздравить меня со счастливым событием. Император Австрии в качестве крёстного отца был представлен своим братом, герцогом Вюртсбургским, а император Александр направил в Париж своего министра внутренних дел, чтобы выразить удовлетворение по поводу знаменательного события[61]. Если бы около бедняжки принцессы Шарлотты, — добавил Наполеон, — был кто-нибудь, кто вёл себя так же энергично, как я около императрицы Марии Луизы, то она была бы спасена.