Виктор допускал мысль, что Анна заинтересовала его именно тем, что осталась неприступной, но едва подумав об этом, тут же отмёл бестолковое предположение. Виктор привык быть честным с собой и отчётливо понимал, что Анна врезалась в его мысли задолго до того, как успела показать свой резкий нрав. Он видел её всего дважды, но в силу того, что между двумя этими встречами прошло больше месяца, успел придать каждой секунде такое множество значений, какое те не могли иметь в силу того уже, что были секундами, а не днями или часами.
Раз за разом пытаясь понять причины собственного безумия, он обращал внимания на то, что ещё во время свадьбы, вопреки себе и своим привычкам, заметил ни тело, и ни губы, а взгляд и небрежную позу Анны – холодные и наполненные смутной тоской рассветных сумерек.
Затем уже он думал о том, как вынудил Анну покинуть апартаменты, и как в их последней беседе холодность и безупречное воспитание девушки мешались с детским любопытством и чистотой существа, никогда не знавшего нравов двора. Само это сочетание было абсурдно, потому что Виктор знал, кем была баронесса и чем заработала своё место при короле. И в то же время Виктор никак не мог поверить, что молодая леди, которую он успел увидеть так близко, была всего лишь дорогой куртизанкой и не имела никаких талантов, кроме разве что красоты и умения прислуживать в постели. Мысли о последнем заставляли твердеть пах герцога, но в то же время казались крамольными. Нет, он соврал бы, если бы сказал, что попросту хочет испытать этот талант на себе, так же, как ложью было бы утверждение, что он этот талант не хочет испытывать вовсе. Просто от Анны Бомон ему хотелось большего. Хотелось узнать, что за тайна скрывается в сумерках её глаз.
Несколько раз Виктор думал над письмом к Анне, но каждый раз вышвыривал исписанный листок в огонь, потому что слова, начертанные на бумаге, казались ему самому глупыми и наивными, а он не хотел прослыть перед Анной влюблённым дураком. Впервые в жизни он не мог решиться сделать то, чего хотел, и от этого злился, а от злости становился грубым и жестоким, так что слуги прятались от него по углам, а Мишель ластилась так, что Виктор переставал верить в её лестные слова и покорные ласки.
В конце зимы, устав от рассказов Мишель о злодействе короля и от её попыток не разозлить господина ещё сильнее, Виктор стал подолгу запираться в библиотеке и, в конце концов, поймал себя на том, что среди пыльных фолиантов разыскивает генеалогию рода Бомон и обрывки рассказов о родителях Анны в хрониках. Однако записанная история так и не раскрыла перед Виктором тайны баронессы. Он узнал об Анне очень немногое – и чуть больше о её матери – Лизавете Бомон, некогда любимой придворной даме королевы-матери, затем лишившейся милости и выданной замуж за мелкопоместного дворянина из норманнского рода Жофрея Бомон. Впрочем, эти подробности Виктор отыскал не в книгах, их он выспросил у своего старого друга Фергюса Бри. Заодно он узнал, что Анна была оторвана от родителей в четырнадцать и с тех пор жила при короле, – а значит, не знала ничего о жизни вне дворца, а так же о множестве других вещей, составлявших жизнь самого Виктора.