Интересно, у птеродактилей тоже звеньевые, комэски, комполка? Да и сами звенья постоянные или в каждом пике новые складываются? Не узнать. Ну, да на вопрос Галюченко ответ нашелся – зачем летучие сюда по утрам отправляются.
Немец сидел так же, как мы его оставили вечером. Я сам себе удивился – ведь даже руки ему связать не сообразили. А есть смысл связывать? Даже и смотреть на него с утречка было страшно – почти скелет, через тонкие впалые щеки каждый зуб посчитать можно, пальцы в суставах вдвое толще, чем между ними. Почему, интересно, он заболел здесь? Алексей будто услышал и задал тот же вопрос:
– Что за болезнь? Не заразимся?
Его слова подтолкнули мою соображалку.
– А что он ел здесь столько времени? На стену взобраться не мог, да и не знал, что там, с другой стороны, наверное. По пляжу улиток собирал? И сколько насобирал?
Штурман вернулся в кабину «юнкерса», высунулся, держа в руках «вальтер» с ушедшим назад затвором, бросил его куда-то внутрь машины, вылез обратно и усмехнулся:
– Все оружие пустое, наверняка расстрелял по птеродактилям. Даже пулеметы. Голод, – подвел черту штурман. – Галюченко в немецких экипажах не встречаются.
Немец чуть пошевелился – жив еще, Алексей вынул вяленого птеродактиля и поднес к его носу. Тот, видимо, понял, почувствовал, вцепился зубами в жесткое мясо, но откусить сил не хватило, разжал челюсти и отвалился назад.
– Что делать? – поднял глаза Алексей. – С голоду сдохнет, а у него, может быть, сведения.
Слетанный мы экипаж – мысли одинаковые, я тоже придумал для себя, что горло резать фашисту нельзя, наверняка секретные сведения рассказать может. Опять залез в фюзеляж «юнкерса» и вытащил замеченную еще во время ночевки железку, пригодную под котелок или кастрюлю. Алексей уже разжег костер из плавника. Суп вонял так, что сами мы про завтрак забыли полностью. Но фашисту пойдет, на то он и фашист. Когда варево остыло, штурман понемногу влил его в рот немцу. Тот глотал с трудом, но видно было – есть он готов что угодно, несмотря ни на вкус, ни на запах.
– Идти сможет? – с сомнением спросил Алексей. И сам же ответил: – Сможет, если под руки поддерживать, всего полсотни метров до стенки.
Я махнул рукой в сторону скалы и изложил все, что вспомнилось из немецкого, одним махом:
– Шнель!
Немец поднял глаза. Вряд ли он знал русский и тем более понял двусмысленность фразы Алексея, но во взгляде я уловил готовность ко всему. Готовность человека, который пережил собственную смерть и теперь равнодушно ждал воплощения того, что для него было уже в прошлом. В голове закрутился корявый каламбур – немец в прошлом переживает о прошлом.