Затворив дверь, я пару минут стояла неподвижно. Лишь ноздри трепетали, когда я делала очередной глубокий вдох, чтобы успокоиться.
В спальне я, ведомая привычкой, а не разумом, налила в керамическую чашу воду из кувшина и ополоснула лицо и руки. Я скинула с себя мужской жакет и принялась расстёгивать череду мелких пуговиц рубашки, когда дверь снова отворилась.
– Кара, ты вернулась? О-о-ох! – это все, что смогла промолвить Рони, увидев меня в мужском одеянии. Наполовину снятом, к слову.
– Почему ты не в постели? – строго спросила я. – Сестра спит?
– Конечно же… – начала было Рони, но фразу за нее закончила Шута, неожиданно возникшая на пороге спальни.
– Нет, – ответила Шута и широко улыбнулась.
В длинной белой ночной рубашке она походила на маленькое привидение, весьма веселое и беззаботное. Впрочем, привидения, улыбающиеся или нет, никогда еще не сулили ничего хорошего…
Мне пришлось призвать всю свою выдержку, чтобы не рассмеяться, настолько забавным получился момент. Рони и Шута обменялись взглядами профессиональных дуэлянтов и с достоинством, присущим им же, резко отвернулись друг от друга и приблизились ко мне с разных сторон.
– Тебе идет мужская одежда, – сказала Шута, но я не поддалась на провокацию.
– Немедленно в постель! – все еще стараясь быть серьезной, потребовала я.
Сестры переглянулись. Видимо, пришли к молчаливому согласию, и Шута выпалила:
– Мы будем сегодня спать с тобой.
В этой фразе причудливо смешались между собой просьба и угроза, но, взглянув в лица девочек, я почувствовала, как в районе груди появилась тянущая боль – именно так ноет душа.
В напряженном молчании читались страх и едва уловимая вера в чудо, так плохо облекаемая в слова. Сестры, так же как и я, ждали рассвета. Молились, чтобы он не наступал, и в то же время мечтали, чтобы солнце как можно быстрее взошло на небо. Ожидание изматывало их, но вселяло надежду на благополучный исход. Рони и Шута были еще детьми – напуганными, растерянными, но с достоинством, впитанным с молоком матери, они старались изобразить взрослых. Меня восхищала их стойкость, но по-настоящему трогала сердце их потребность во мне. Они обе старались казаться независимыми, однако самостоятельности в них было не больше, чем в цыплятах, прячущихся под крылом курицы во время дождя. Тепло пронеслось по моей коже, оставив на ней мурашки, и я под влиянием даже не чувств, а чего-то более глубокого и сильного – инстинкта, – молча распахнула объятия.
Две девочки, которые сейчас были не моими сестрами, а детьми, ринулись ко мне. Нос Рони уткнулся мне в шею справа, а нос Шуты – слева. Я поглаживала их обеих по спинам и раз за разом обещала, что завтра все будет хорошо.