Поезд подъезжал к Варшаве, и Зинина, выспавшись, была бодра как никогда. Почти родной варшавский вокзал встретил нищими, мошенниками и ворьём. В уши полезла польская речь. Впрочем, и русской тут хватало. Побродив по городу и пообедав в привокзальном ресторанчике, Надя села на поезд до Парижа. И снова: молчаливые пограничники, стук колёс, жёсткая полка, молчаливые пограничники…
Сердце в спецконтейнере отстукивало третьи сутки: тик-так, тик-так…
Париж встретил запахом духов, цветов и летней жарой. По бульвару Клиши прогуливались дамы в лёгких платьях под руку с кавалерами, носилась малышня. Надя задыхалась от жары, но переодеться было не во что.
Постучала в дверь дома под номером девять. Долго никто не выходил, так что солнце успело прожарить до костей. Наконец засовы скрипнули, и дверь приоткрылась.
– Bonjour, j'ai des nouvelle de la part de la tante Anne[4], – сказала Надя.
– Elle est encore vivante, la vieille canaille?[5] – спросил силуэт, не спеша развеять сумрак коридора солнечным светом.
– Войти можно?
Мужчина распахнул дверь, впуская, и вернул засовы на законное место.
– Мне нужен люгер, – Надя по-хозяйски распоряжалась мужчиной в чёрных брюках. От одного взгляда на его оголённый торс, кучерявые волосы и босые ступни сошла бы с ума любая. Но только не вдова.
Кучерявый накинул рубашку. Скатал половик и подцепил кочергой доску в полу, потянул, открыл люк.
– Патроны?
– Только то, что в пистолете.
– Как скажете. – Он скрылся в проёме, вынырнул с оружием в руках.
– Ждите меня тут четыре дня. Верну люгер – побыстрее избавьтесь от него. Следующего узнаете по фразе: «Я слышал, вы пишете портреты». Ответите: «Я занимался этим очень давно». Да, и подыщите себе квартиру подальше от центра.
– Хорошо, – ответил француз. – Можно спросить?
– Да? – оторвалась от проверки пистолета Надя.
– Вы всегда такая, или сейчас вдова?
Зинина спрятала оружие в саквояж, подняла голову:
– Вам это знать необязательно. Ещё будут вопросы?
– Какие уж тут вопросы…
Она ушла не прощаясь, торопливо зацокала каблучками по мостовой, стараясь прятаться от солнца в тени. Предстояла долгая дорога в тридцать километров к югу от Парижа.
«Вот, значит, твоя нора», – подумала Надя, разглядывая увитый виноградом двухэтажный домишко, выкрашенный бело-голубой краской. В палисаднике пестрели жёлтые и красные цветы, кусты розы раскрылись чашечками, источая аромат. Над головой пролетел шмель, сердито жужжа.
Надя толкнула дверь – та оказалась незаперта. «А Карло-то расслабился…» – усмехнулась. Рука уже сжимала люгер, прячась за спиной. Мозг работал как часы. Шмели и розы, жара и пот перестали существовать. Остались Николай Семёнович Чхеидзе и приказ.