Однако, однако… Моя песенка еще не спета. Я вам еще так спою, что не обрадуетесь. Я уже не маленький мальчик, чтобы меня ни во что не ставить. Думаете, загнали меня в собачью конуру, подумаешь… Я не буду сидеть в этой конуре и скулить и жрать, что дадут. Ей-богу, не буду. И не буду собирать чемодан, и не уеду — это дезертирство. Нет, голубчики, я вам назло останусь. Меня поставили на это место, чтобы я справлялся со своим делом. И я справлюсь, даже если — даже если вы будете землю носом рыть. Ужасная глупость — сбежать, они только этого и ждут. Здесь мне не поверят, потому что не хотят поверить, сговорились, что не будут мне верить. Но свет не кончается ельненскими огородами, а только начинается. Есть на свете люди, которые мне поверят. Посмотрим, посмотрим, голубчики, чем кончится ваш блестящий заговор. Такой камень швырну в эту грязь, что вонь пойдет по всему району. Глупо рассчитывать меня провести, как какого-нибудь сопляка.
Наконец он успокоился, но заснуть все равно не мог. Он перебирал в уме разные варианты ответных действий. Что предпринять? Может, пойти рано утром в райком? Опередить их? Это казалось ему недостойным. Нет, это они могут играть краплеными, грязными картами, а он будет играть честно. Он не умел юлить и изворачиваться. В армии он начал заниматься боксом, но быстро бросил. Драться так драться, а не скакать, как паяц. Он говорил, когда надо было молчать. Молчал, когда следовало говорить. Поэтому некоторые считали его простофилей, этот никогда ничего не добьется. Что ж, большой карьеры он не сделал. Год в районе — это худший для него год. Его выдвинули как сознательного молодежного руководителя — он долго работал в районном комитете. Потом его переводили из отдела в отдел, не зная, что с ним делать. Наконец, он очутился в отделе сельского хозяйства; там много народа, там он не будет на виду. Приехав в кооператив, он первым делом сел на гусеничный трактор, похожий на танк (он служил в танковых войсках). Люди расхваливали его: умелый председатель, сам пашет. Лучше всего было бы остаться на тракторе, вот это работа, земля, машина и ты, а позади тебя — сделанная работа. Но его прислали руководить кооперативом, значит, он должен руководить. Он один был, как на чужбине. Они говорили на разных языках, не могли договориться. Коллективное руководство? Кумовья да сваты, все время шушукались между собой. Мяч летал между ними, и, как он ни бегал, ему не удавалось включиться в игру. Абсолютное разложение: все воровали. Он не мог с этим справиться, пришлось пустить в ход силу. Он кричал и грозил. Однажды он ударил заядлого лодыря, аморального типа, выгнал из кооператива, устроив так, чтобы собрание одобрило его действия. Его послушались, боялись. Не только его красноречивых рук, но и того невидимого авторитета, который стоял за его спиной: район, область и выше. Он знал, что его боятся, но лучше хоть какая-нибудь дисциплина, чем никакой. С течением времени ему стало казаться, что отношения с членами кооператива улучшаются. Он начал верить тому, что прикидывалось настоящим: притворные улыбки считал искренними, руку льстеца — рукой друга. Не то чтобы он полностью поверил в это, но ему не из чего было выбирать. Человеку тоскливо жить с сознанием, что окружающие боятся его. По крайней мере, нормальному человеку это тяжело, а он был нормальным человеком. Дела отчасти действительно налаживались, а частично он поверил в это. Некоторым нравился порядок, даже если он поддерживался сильной рукой. А кооператив тем временем выбрался из прорыва, уже виднелось будущее. Так было до сегодняшней ночи. До этого глупого заговора, он не сомневался, что это заговор. И только поэтому он должен сбежать? Оставить начатое дело? Никогда у него не было такой большой и конкретной задачи. Никогда раньше он не был так одинок при ее выполнении. Он гордился своей задачей и своим одиночеством: он всем покажет. Он сумеет выполнить свою задачу даже ценою собственной крови.