Возмущенный председатель встал.
— Я им покажу директиву. Этим бессовестным заговорщикам.
Галик снова ласково и задумчиво покачал головой. Он осторожно подставил ладонь под сигарету, чтобы пепел не упал на пол, потом стряхнул его в пепельницу.
— Старик, я не имею к этому никакого отношения, я просто говорю, как мне представляется это дело.
— И как же ты его себе представляешь?
Председатель мрачно смотрел на своего бывшего коллегу. Тоже сволочь порядочная. Когда начали поговаривать о том, что будут посылать работников в кооперативы, Галик всех обегал, землю носом рыл, потому что боялся села, как черт ладана. Справки доставал. Такой ласковый проныра.
— Вот так, старик, ты влип. Так мне кажется.
— Во что я влип?
— Ну, — сказал Галик с легким нетерпением. Он явно удивлялся тому, что его собеседник настолько непонятлив. — Ты влип из-за директивы. Ты со своим случаем подпадешь под эту директиву. Теперь тебе будет трудно выпутаться.
— Я не хочу ни из чего выпутываться. Я сделал то, что сделал. Правда на моей стороне, и я буду ее отстаивать.
— Какой же ты чудак! Правда на моей стороне — какое это имеет значение? Вот — ф-фу! — Галик выдохнул дым и разогнал его рукой. — И нет его.
Председатель, схватив Галика за пуговицу, непримиримо посмотрел ему в глаза. Он ненавидел его в эту минуту. Если бы он мог ударить Галика, смазать его по этой гладковыбритой морде. Жулик. Без хребта.
— А ты, — сказал он, — ты вошь. Придави тебя ногтем, ты бы громко щелкнул.
Галик испуганно попятился. Его пуговица осталась в руке председателя. Председатель выскочил из комнаты, не закрыв за собой дверь. Он несся по коридорам, пойти к шефу? Но ведь ясно, что это бесполезно. Случай. Тьфу! Весь мир воняет свинством. Он все еще сжимал в руке несчастную пуговицу. Такая вошь дерьмовая. Ловкач, что у него общего с социализмом? Как этого никто не видит? Потом он вспомнил, что сидел с Галиком в одной комнате больше года и никогда не сказал ему дурного слова. Он привык к нему. Человек ко всему привыкает. Галик всегда был такой ласковый. Помогал ему в первые дни разобраться в механизме работы учреждения. Всегда такой любезный. Тьфу! И все-таки это вошь. Таких нужно давить. Перевоспитание. Таких невозможно перевоспитать даже за тысячу лет, вошь всегда остается вошью. Я не имею никакого отношения к этому делу, конечно, вошь моментально спрячется, как только почувствует, что в воздухе запахло жареным. А шеф, тот боится собственной тени. Бюрократы поганые. Как будто я в них нуждаюсь. Директива! Какое мне дело до их директивы, когда я прав? Правда — вот единственная директива. Правда — это не дым от сигареты, как думает эта ничтожная вошь. Это моя жизнь. Мой труд. Но я им еще покажу, всем покажу. Меня еще рано сбрасывать со счетов, меня не так легко списать. Меня не испугаешь. На меня не будет распространяться никакая директива.