И все же: свобода! Тысячекратно отогнанное от дверей свободы искусство возвращается к ним вновь и вновь, чтоб пробиться и распахнуть. Нет, тут и речи нет об осознанной необходимости, о разумной и достижимой степени свободы: художнику кажется, что подлинная свобода начинается где-то за пределами свободы разумной. По всей вероятности, это абсурд; но без конца повторяемые попытки, неутомимая осада свободы — героическая черта искусства. Пускай даже за таинственными дверьми и ничего нет — сама тяга к неограниченности есть (если можно так выразиться) — душа искусства. Именно эта тяга постоянно вгоняет искусство в спор с действительностью, с существующими отношениями, с обществом. Князья и короли, полководцы и попы, императоры, папы и прочие полицейские, — все, кто видит свою власть вечной, кто хочет остановить движение, едва волна вынесла их на поверхность, все, кто стремится продлить свою власть и запечатлеть в истории свое лицо хотя бы в виде посмертной маски — все они втайне страшатся нетленности искусства. Власть чувствует свою недолговечность; все, что ее переживает, становится ей враждебным.
Правда, помимо этой причины есть основания и более непосредственные, практические. Искусство всегда стремилось говорить обо всем; следовательно, и о неприятном, опасном, запретном. И вот мы видим: искусство будоражит народ; портит молодежь; угрожает хорошему вкусу; и вообще, оно всегда сеет дурные нравы, то есть такие, которые не устраивают власть имущих. И власть имущие платили неудобному искусству: протягивали ему чашу с отравленным вином или кинжал, чтоб само закололось. А то и просто прибегали к мечу и разжигали костры. Так возникла цензура.
Цензура возникла одновременно с искусством. Ее первые формы были примитивными, мы бы сказали — зверскими.
«Труды по астрономии, по измерению времени, по истории и по всем прочим наукам надлежало представлять Музыкальному совету до их обнародования. Такая цензура и такой правопорядок играли важную роль особенно в отношении работ по истории, ибо кровавое законодательство незауалькойотлей считало искажение истины преступлением, подлежащим смертной казни».
Самое мудрое в этом установлении было то, что сам цензор решал, искажена истина или нет.
У древних иудеев пророков побивали камнями. Еще в книгах Моисея приведен точный перечень разрешенного и запретного. Позднее Исайя скажет: «Горе тем, кто устанавливает право неправое, и писателям, описывающим трудности». Какой государственный ум!
Едва в Европе возникло книгопечатание, тотчас была введена и цензура — до того времени переписывание книг находилось в руках самих цензоров. Владыки мира мгновенно учуяли нового врага: книгу. В Риме, при папе Александре VI, начал работать цензор. Так родилась современная европейская цензура, которая в наполеоновской Франции, меттерниховской Австрии, фридриховской Пруссии и николаевской России была усовершенствована до безнадежно-виртуозного уровня.