Оппозиция сама по себе не спасает: записной оппозиционер вовсе не обязательно великий художник. Она лишь условие здоровья искусства — и здоровья общества. Мы не можем лить воду на колеса ни примитивной, ни высокомеханизированной мельницы: примирение с действительностью всегда лежало в начале человеческих несчастий. Перспективы возникают из несогласий, из сомнений, из отрицаний.
Если механизм социалистической власти не перестал быть механизмом власти, то социалистическое искусство не может перестать быть искусством. Я думаю только, что спор между властью и искусством в нашем обществе не должен быть трагическим; более того, он может стать плодотворным.
Оппозиция обретает программное значение только когда она — не жест одиночки перед одиночками, но сочувствие множеству; когда она исполнена не отчаяния, а веры в перемены: лишь тогда оппозиция становится необходимой составной частью исторического движения.
В искусстве сокрыты та только жажда неограниченности, не только стремление перешагивать рамки — но и способность сохранять ценности; способность не только двигаться, но и пребывать; не только преодолевать, но и продолжать.
Да, я имею в виду красный плащ традиции. Красный плащ: молодые бычки вновь и вновь бросаются на него как на врага, не ведая, что за ним скрывается их судьба. Все бунты против традиций, с их громкими словами, криками и жестикуляцией завершаются тихим примирением. И не только потому, что молодость, всегда связанная с бунтарством, проходит. Тут есть причина поважнее: невозможность вырваться из ряда; даже сам бунт против традиций стал традицией. Искусство обретает полный смысл тогда лишь, когда мы рассматриваем его в взаимосвязях — я говорю об исторических взаимосвязях. «Ни один поэт, ни один творец не имеет полного значения сам по себе. Понять его значение — значит оценить его отношение к поэтам и художникам прошлого». Эти слова Т. С. Элиота, сказанные об одном художнике, справедливы и для направления, школы, эпохи искусства. Некий становой хребет цивилизации: ее память, ее спинной мозг, к которому сбегаются нервы, чувствительные к правде, праву, справедливости и прочим возвышенным вещам. Последовательность, преемственность искусства, его долговечность — вот его суть, его главный, если не единственный смысл.
Все, что было поистине велико в искусстве, стоит в этом наследственном ряду. Нуль рождает нуль, только в сказках прекрасные девы выскакивают из головы. Шекспир немыслим без английского народного театра; Толстой — без русской и французской реалистической школы. И не только: они немыслимы без древнееврейской, греческой и римской культуры, без тысяч родимых пятнышек, совокупность которых мы называем цивилизацией. Традицию нельзя трактовать ни узко, ни механически: она — не просто передача факела. Отношения между прошлым и тем, что нарождается, полны напряжения, отрицания, бунта и подчинения, симпатий и неприязни. Не только человек избирает предмет любви: его избирает и эпоха. То, что в одну эпоху важно, нужно и единственно возможно — смешно в другую.