Факундо (Сармьенто) - страница 3

Возможно, придет время, когда, освободившись от за­бот, что торопили автора при написании этой книжки, он вновь обратится к ней, чтобы переработать ее, осво­бодив от невольных отклонений и подкрепив многочи­сленными официальными документами, о которых сейчас лишь вскользь упоминается.

1845

On ne tue point les idees

Fortuol [3].

В конце 1840 года я покидал свою родину, изгнан­ный из милости, измученный, весь в синяках и ссади­нах — следах побоев, которые получил накануне в одной из кровавых вакханалий, устроенных солдатней и бандитами-масоркерос[4]. Проезжая мимо термальных источни­ков Сонды[5], в одной зале под изображением славного герба родины, нарисованного там мною в более радост­ные дни, я написал углем такие слова:

On ne tue point les idees.

Власти, которым сообщили об этом, направили комис­сию для расшифровки этих иероглифов, содержавших, как утверждалось, бесстыдные оскорбления, ругательст­ва и угрозы. «Гм,—было сказано после ознакомления с переводом,—что же это означает?..»

А означало это просто-напросто то, что я уезжал в Чили, где сияло еще солнце свободы,— оттуда я намере­вался направить свет его лучей по другую сторону Анд. Те, кому известна моя деятельность в Чили, знают, сдержал ли я свое слово.

ВВЕДЕНИЕ

Ja demande a l'historien l'amour de l'humanite ou de la liberte; sa justice impartiale ne doit pas etre impassible. Il faut, au contraire, qu'il souhaite, qu'il  espere, qu'il souffre, ou soit heureux de ce qu'il raconte.

Villemain[6]. Cours de litterature [7].

Страшная тень Факундо[8], я вызываю тебя, чтобы, стряхнув напи­танную кровью пыль, которой покрыт твой прах, ты явился, приоткрыл нам потаенную жизнь благородного народа и прояснил те глубокие по­трясения, что терзают его душу. Ты владеешь тайной: так открой ее нам! Даже через десять лет после твоей трагической гибели и горожа­нин, и гаучо[9] аргентинской пампы, отправляясь в путь по Пустыне[10], повторяли: «Нет, он не умер! Он еще жив! Он еще вернется!» И это именно так! Факундо не умер, он живет в народных обычаях, в полити­ке и в аргентинских революциях, в своем наследнике Росасе[11], довер­шающем его облик. В Росасе душа Факундо обрела иную форму, более законченную, более совершенную: то, что в Факундо было лишь ин­стинкт, наметка, намек, превратилось в нем в систему, действие, цель. Варварская, порожденная колониальными порядками крестьянская нату­ра в результате этого превращения стала правилом, обычной политикой, способной предстать перед миром как способ бытия целого народа, воп­лощенный в одном человеке, который жаждет казаться гением, повеле­вающим событиями, людьми, порядком вещей. Факундо, провинциала, мужественного и отважного варвара, заместил Росас, невежественный сын просвещенного Буэнос-Айреса, человек лицемерный, с ледяным серд­цем и расчетливой душой, бесстрастно творящий зло и неторопливо, с хитроумием Макиавелли