По дороге в Минск я делал вид, что сплю: не хотелось отвечать на вопросы для галочки от таких же уставших попутчиков. Akute создавали в наушниках настроение, при котором хотелось рефлексировать.
«Ну, ты и мразь. Как же быстро ты падаешь. Смог бы ты сделать точно так же с Франческой?»
Не надо было вспоминать Франческу. Она была богиней, я ставил ее на пьедестал, она улыбалась мне.
Прекрасно помню тот момент, когда перестал быть эталоном безэмоциональности. Меня научила этому Франческа — дочка той супружеской пары, что каждое лето приглашала меня в Италию. Мы были сверстниками, только она всегда улыбалась, а я постоянно был серьезен, будто в любой момент ко мне могут подойти с требованием спрогнозировать индекс NASDAQ на ближайший квартал. Мы должны были встретиться, и должны были изменить друг друга.
Франческа научила меня улыбаться, радоваться каждому моменту жизни, не просто замечать детали, а удивляться уникальности каждой из них. Это были ее основные «правила счастья». Она научила меня не спешить, и это касалось не только секса, бывшего у обоих впервые. Я же учил ее скрывать «неправильные» эмоции, вроде недовольства или обиды: был абсолютно уверен, что ей это обязательно когда-нибудь пригодится. Но не пригодилось.
Я приезжал три года подряд и жил в семье Франчески по три летних месяца. Ее родители любили меня: я мог поддержать любую беседу, особенно удачно мне это стало удаваться, когда я выучил итальянский.
В конце третьего года нам обоим уже было по семнадцать лет, и мы всерьез планировали, что будем делать дальше. Я шептал ей на ухо, лежа посреди огромного поля одуванчиков, что увезу ее в Минск, устрою продавщицей в привокзальный универмаг, а сам отучусь на плиточника и буду копить на первый взнос за однокомнатную квартиру на окраине самого серого города Земли. Она заливалась смехом, а я целовал ее в ямочку на щеке. Впереди было много перспектив, но главное, что все они были реальны. Я мог стать кем угодно, хоть мессией, хоть антихристом, лишь бы она была рядом.
В середине августа мне оставалось всего две недели погостить в моей итальянской семье. Время пролетит слишком быстро, это было понятно. Но еще тринадцать дней бесконечной любви оставалось у нас с Франческой.
Почти все отведенное нам время мы собирались провести на одуванчиковом поле. Оно было уникальным хотя бы потому, что эти цветы всходили там круглый год желто-белыми островками из-за разной скорости роста. Это поле было одой вечности жизни. Этот луг никогда не использовали фермеры, вроде как из-за спорности прав разных собственников, тяжба между которыми тянулась еще с Муссолини. Поэтому в желтом море с белой пеной нам никто и никогда не мешал.