— Чем сейчас будешь заниматься? Может, бабу найдешь себе? А потом и мне, — Боря не любил сам знакомиться с девушками, он предпочитал быть представленным.
— Кому нужны бабы? Все они одинаковы, хоть вон ту себе бери, — мой палец был направлен на одну из панков-маргиналок, каким-то образом оказавшихся на вечеринке у Бори. — Она съест твой мозг так же, как лакшери-зомби из клубов. Только приправа будет другой, мол, ты не «так себе варик», а «имбецильный дегенерат».
— Да она же олицетворение ядерной зимы, — Боря не мог отвести от нее своего орлиного глаз на красивом лице. — А как тебе вон та?
Прямо у окна с открытой форточкой стояла миловидная девушка с сигаретой.
— Нет, все же сигарета — это не то, что должно быть во рту у женщины, — шутка смешная, но Боря отсмеялся наигранно. И это уже не в первый раз. В последнее время кажется, будто он стал эмоциональным инвалидом, и не знает, какую реакцию и в какой ситуации применять. А может он разучился жить из-за депрессии.
— Слушай, а ты не в депрессии, а?
— Нет, с чего ты взял? — Боря вернул свой взгляд на меня.
— Ты не стесняйся ее. Это не проблема вообще. Тоска твоя, она же часть национального характера.
— В смысле?
— Ну, вот мне кажется, что беларусам, как наследникам балтов и славян, присуща жалость, и любовь к себе через эту жалость.
— Если я правильно помню, то у финно-угров тоже есть склонность к депрессии и суицидам.
— Да, только у финно-угров тоска действительно смертная. У них даже смертность выше из-за самоубийств по сравнению с другими народами. Но речь про несмертельную тоску. Мы любим себя грустными, мы любим себя жалкими, мы хуже всех, и этим на самом деле гордимся. Нарциссизм наоборот.
— Может быть, ты и прав, но не насчет меня, — его точно что-то гложет, но Боря держится молодцом. — Думаешь, что это врожденное в каждом из нас, да?
— Вот тут не знаю. Смотри сам. Исторически сложилось в последние полтысячи лет, что мы на этой территории лузеры. Но чтобы не чувствовать себя полным говном, мы адаптировались, и начали любить себя за то, что не похожи на других, благодаря своему лузерству. Но ведь раньше наши предки были более успешны. И в войнах, и в экономике. Вот тогда же мы не любили себя через саможалость.
— Тогда, возможно, сравнивать было не с чем. Все так жили.
— О, вот это мысль. Скорее всего, так и было. А уже с ростом национального самосознания появились марки-отметки-различия, среди которых и лузерство, как предмет национальной идентичности. Действительно, зачем беларусу родная мова, если он чувствует себя индивидуальным только тогда, когда ноет о ее вымирании. Ведь народов, ущемляющих свой собственный язык, не так уж и много, пересчитать по пальцам. Поэтому беларуский язык будет жить вечно, но не в качестве разговорного. Как латинский.