такое семья и
как здо́рово – обожать своих родителей, понимать их и чувствовать, что они понимают тебя, пусть даже в эти редкие часы.
Вслух я, понятно, этого не говорила, но не всё ведь нужно озвучивать – кое-что приходится и скрывать. Например, то удивительное открытие, что папу своего я любила больше, чем маму. Это было странно и непонятно, но это было так. Уезжала в командировки мама – я тосковала, но уезжал в командировки папа – я просто места себе не находила. А ведь оба они рисковали совершенно одинаково. Мама помогала на операциях в прифронтовой зоне, папа служил в МЧС, в дивизионе быстрого реагирования. Он умел и плавать, и с парашютом прыгать, и по горам лазить. Потому что спасать приходилось ото всего: от пожаров, обвалов, наводнений и землетрясений.
Вот и прошлым летом меня тянули, как какого-нибудь айболитовского Тянитолкая: мама звала в Питер, а папа – на Дальний Восток. Мама – в музеи и по литературным местам Достоевского, папа – спасать деревеньки от лесных пожаров. Была у него такая возможность – выдать подросшую дочуру за сопровождающего репортера. Я и фотографировать должна была по-настоящему, и записывать всё на видео. Разумеется, я выбрала Дальний Восток. Хоть и шарахнуло тогда меня крепко. Оказалось, что требуются титановые нервы, чтобы бродить по сожженным дотла деревушкам.
Тот свой первый репортерский день я запомнила до мелочей – и рев вертолетного двигателя, мешающего элементарно переговариваться, и неудобную скамью в вертолете, по которой я съезжала то вправо, то влево, и чудный вид из иллюминатора. А потом металлическая стрекоза МИ-24 выбросила нас посреди черных лунных ландшафтов, не прекращая кружить винтами, взметнула пепельное облако и упорхнула. Наш отряд, десять спасателей-пожарных и пара медиков, тронулся в путь.
Мы шли молча: окружающее не располагало к разговорам. Мне чудилось, что я шагаю по какому-то безлюдному Марсу. Только раскрашен был Марс исключительно в траурные цвета. Лишенный листвы лес, черная неживая земля, усыпанная скелетиками обгорелых зверушек и птиц. А далее начиналось пространство, в котором я не без труда угадала контуры домов и улиц – все пепельное и закопченное. Неприятный хруст стоял под ногами, а справа и слева целились в небо похожие на пушки уцелевшие печи. Повсюду угадывались фундаменты домов, среди обломков и угольных нагромождений валялись потемневшие от копоти ведра и тазики.
Папа шепотом пояснил, что в эту деревню пожар пришел ночью, когда жители спали, и удалось спасти не всех. Несколько человек погибло, и среди них было двое детей. Никаких подробностей он не поведал, но мне хватило и этого. Следом за взрослыми я бродила по жутковатым улочкам, без конца снимала на свой аппаратик всю эту жуть и пыталась вообразить сгоревших малюток.