Я вышел не задумываясь; мне показалось, что воздух в Белльвью был чистым, хотя над долиной висел слишком густой туман. Я услышал, как Морри крикнул: «Доброй ночи, Гил!» Потом дверь такси захлопнулась, и я остался в одиночестве на тротуаре. Тут я заметил, что улица была вымощена булыжником, а тротуар застелен каменными плитами.
Понимаете, я выпил довольно много – ну, я об этом говорил… И мне только в то мгновение пришло в голову: куда же, черт побери, завез меня проклятый таксист. Я обернулся, и прямо передо мной обнаружился большой, давно знакомый фасад, изукрашенный железным орнаментом. Надпись на фасаде гласила: «Отель Барклай». За дверным стеклом можно было различить слабый отблеск света, достаточно ясно намекавший, что внутри кто-то есть, хотя я не заметил оживления, которое было бы обычно для такой большой гостиницы.
У самых дверей я испытал приступ нерешительности. Мне, как и всем прочим, было известно, что уже не существовало никакого Барклай-отеля, и во всем этом деле должно быть что-то сомнительное. Но я огляделся по сторонам и не сумел разглядеть ничего, кроме нескольких уличных фонарей, тускло светивших в тумане; не было слышно ни звука. Кроме того, после вечеринки я нетвердо держался на ногах, и все, чего мне хотелось, – улечься в постель и отложить все вопросы на потом.
Так что я скорчил, как говорится, решительную мину, подошел к двери несуществующего «Барклай-отеля» и открыл ее. Внутри, при слабом освещении, я сумел разобрать, что нахожусь в обычном вестибюле гостиницы, уставленном стульями и столами. Мебель красного дерева относилась к ранней Викторианской эпохе, с тяжеловесными толстыми ножками и обилием изгибов, но без растительного орнамента, вошедшего в моду в конце правления Виктории.
Посреди холла находился обычный гостиничный стол, где было место для клерка. На столе стояла масляная лампа, но свет был приглушен, и лампа почти не освещала помещение. От нее исходил сильный неприятный запах, и я опознал этот тип ламп; такими пользовались, когда освещали помещения китовым жиром. Единственным звуком, который я услышал, оказалось слабое бульканье – как будто кому-то только что перерезали горло.
Я перепугался поначалу, а потом понял, что это всего лишь храп ночного портье, свернувшегося в дальнем уголке за столом, за окошечком кассира. Я не смог дотянуться до портье и разбудить его, но возле лампы обнаружился небольшой колокольчик, и я позвонил.
Клерк несколько раз тряхнул головой, приподнялся и произнес: «Чего пожелаете, сэр?» Это был молодой парень с сальными волосами; небольшие бакенбарды уже ясно обозначились у него на лице. Он носил старомодную плотную рубаху и жилет, но обходился без пиджака, воротничка или галстука.