Но что было особенно важно, для меня лично, это то, что другого, паруснаго мастера у насъ на борту не оказалось, и такимъ образомъ я являлся полнымъ и единственнымъ хозяиномъ мастерской и настоящимъ мастеровымъ человѣкомъ на суднѣ.
Съ недѣлю или немного болѣе, все шло прекрасно. Мы дѣлали по шести узловъ въ часъ; вѣтеръ былъ легкій. Командиръ нашъ былъ спокоенъ и кротокъ, какъ овечка, потому что забавлялся своей новой златокудрой игрушкой. Никто его не узнавалъ; всѣ дѣла онъ возложилъ на своего помощника и большую часть времени проводилъ у себя въ каютѣ. Къ возлюбленной своей онъ относился спокойно и сдержанно.
Молодая женщина, напротивъ, почти все время пребывала на палубѣ, по возможности не заглядывая въ душную командирскую каюту. Она любила сидѣть на солнышкѣ и наблюдать за работой матросовъ, ради которыхъ она распускала свои золотыя кудри по спинѣ и по плечамъ, потому что принадлежала къ числу созданій, кокетничающихъ съ каждымъ живымъ человѣкомъ; эта златокудрая женщина не имѣла жалости ни къ кому изъ этихъ несчастныхъ безмолвныхъ существъ, и, казалось, зло издѣвалась надъ ними.
Ее, повидимому, забавляло то, что всѣ на суднѣ волновались, когда она высовывала изъ-подъ края подола свою щегольски обутую маленькую ножку, или прикладывала къ щекѣ длинную прядь мягкихъ золотистыхъ кудрей.
Мало-по-малу создалось какое-то молчаливое соревнованіе между всѣми нами — еъ томъ, кому она подаритъ лишній безпечно-чарующій взглядъ водянисто-зеленыхъ, какъ будто безучастныхъ и разсѣянныхъ глазъ или же мимолетную улыбку, небрежный кивокъ, усмѣшку, — словомъ всѣ тѣ коварные снаряды, которыми она, какъ скрытая батарея, бомбардировала насъ поочередно съ невозмутимымъ спокойствіемъ. А тѣ изъ насъ, что лазили по вантамъ, старались всячески удивить ее и своею смѣлостью, и ловкостью, и чисто-обезьяньими продѣлками. Даже самую обычную работу мы не могли исполнить безъ какого-нибудь показного фокуса. Все то время у насъ не выходила изъ ума мысль, что она смотритъ на насъ, и надо себя показать молодцами.
И всякій разъ, когда тотъ рослый черномазый матросъ работалъ гдѣ-нибудь въ снастяхъ, она стояла, опершись на перила, и смотрѣла на него своимъ равнодушно насмѣшливымъ взглядомъ. Это былъ лучшій матросъ своей вахты, и ему всегда приходилось крѣпить снасти; и если онъ бывало за работой затянетъ какой-нибудь припѣвъ, она тотчасъ же передразнитъ его. Онъ напоминалъ большого сердитаго пса, который всегда про себя рычитъ и на людей исподлобья смотритъ; на нее же онъ даже и взглянуть никогда не хотѣлъ; ни съ кѣмъ изъ своей вахты онъ никогда не разговаривалъ. Звали его Рослый Антонъ, но никто на всемъ суднѣ не зналъ его, ни чего-либо о немъ. Только вдругъ какими-то судьбами стали поговаривать о томъ, что записался онъ на судно будто бы именно изъ-за нея.