Дунул ветерок. С урюка, росшего над могилой, сорвался белый рой лепестков и испестрил желтую глину погоста. Несколько лепестков упали в арык, закружились и поплыли куда-то, вниз, вниз…
…После молитвы, мулла подошел к Федору и спросил:
— Урус?
— Урус, — ответил Федор.
— Молился? Твоя якши… Хороший человек. Очень хороший человек!..
— Чего уж там, — сконфузился Федор.
_____
Нигде в кишлаке Федор не мог найти лепешек: ночью не пекли — не до этого было. Только какой-то высохший, желтый старик, у которого седая борода от старости покрылась желтоватым налетом, нашел у себя несколько штук и продребезжал:
— Завтра новые будут. Сын принесет.
— А разве он знает, где я живу? — удивился Федор.
— Знаю, хозяин, знаю, — заговорил подошедший сын, громадный, скуластый детина. — Твой дом — в тугае. Я знаю.
— Ах, черти, — подумал с тревогой Федор. — Уже пронюхали!
Взяв от Федора деньги, старик потряс их на шершавой, коричневой, твердой, как дерево, ладони и сказал с грустной улыбкой тусклых глаз:
— Пуль[10])…Зачем?… Все равно Рахманкул возьмет.
— А ты прячь, — посоветовал Федор.
— Моя прячь — его искать. Все равно возьмет…
5
Хан смазывал свою тяжелую двухстволку, когда услышал слабый голос:
— Пить…
— А! Очнулся, миляга! Ну и здоров же ты, парень, спать. Пить, говоришь? На, на, попей.
Хан подал воды. Раненый пил жадно, захлебываясь.
— Еще, — попросил он.
— Ну, нет, — улыбнулся Хан. — Много сразу нельзя. Вот полежишь с полчасика, еще дам.
Раненый утвердительно кивнул головой. Попробовал пошевелиться, но застонал и смял лицо в гримасе.
— Больно?.. Отлежал себе спину?.. Болит?..
Хан осторожно перевернул его. Раненый задумчиво посмотрел на окно: тускл» зажгло солнце мутное стекло.
— Солнышко… — как-то подетски улыбнулся он и вдруг рассмеялся, скаля белые зубы и морща смуглое, красивое лицо.
— Светит, миляга, светит, — радостно заулыбался Хан. — Оно, братец ты мой, светит.
— А тот, другой, где? — помолчав, спросил раненый.
— Кто? Малай? Федор?
— Тот, что меня подобрал.
— А… Помнишь все-таки. Это — Федор. Он придет скоро.
Раненый откинулся на подушку и упер глаза в открытую дверь.
— Конь цел? — спросил он у Хана.
— Цел. Что ему будет?
Приехал Федор, шумно вошел в избу и бросил на стол лепешки. На вопросительный взгляд Хана ответил;
— Больше не нашел. Завтра принесут.
— Кто? — вскинулся Хан.
— Там. Из кишлака один… Они пронюхали уже. Не гноится рана-то? — кивнул Федор на раненого. Тот бескровно улыбнулся бледными губами, а Хан суверенной гордостью ответил:
— Чего ей гноиться? Иодой залил!
Федор сел на табуретку и, спрятав руку в бороду, задумчиво почесал подбородок. Посмотрел на раненого, на Хана, хотел что то сказать, но раздумал. Помолчал еще. Наконец не выдержал.