Говорят, что этот обычай остался с тех времен, когда нужно было защищаться от разбойников-туарегов, которые постоянно нападали на этот мирный пастушеский народ, расхищая не только его запасы, но уводя с собой и женщин.
Эти дома-караваи, называемые «рхурфа», служат либо складами для запасов, либо жильем для слабосильной части племени. Восемьдесят же процентов этого племени, в противоположность «карабкающимся троглодитам», ведут кочующий образ жизни. Они гонят стадо с пастбища на пастбище и собирают по пути свою жалкую жатву. Старики остаются, и до осени исполняют роль сторожей при складочных помещениях.
В шестидесяти милях к западу от Меденина находится самый странный город троглодитов Матмата. Обитатели Матматы относятся к той же расе, что и «карабкающиеся троглодиты», но жилища их устроены совсем иначе. Это — огромные колодцы, покрывающие долину на таком протяжении, как может охватить глаз.
Долина Матматы раскинулась больше, чем на три квадратные мили. Она окружена невысокими горами, на вершине самой большой из которых виднеется древняя крепость. Иностранца поражает необычный вид долины, сплошь покрытой отверстиями больших круглых колодцев, футов в 60–70 в диаметре и футов в 30 глубиной.
И в этой долине живет, говорят, около 12.000 чел., точно кроты в подземных норах.
В эти странные подземные дома входят длинным, спускающимся вниз туннелем, разветвляющимся по дороге в маленькие пещерки по бокам. Туннель этот выводит в круглое помещение, футов на 30 ниже уровня земли. Из этого помещения прорыты во все стороны пещеры, служащие комнатами для жилья.
Троглодиты в большинстве случаев приветливый и гостеприимный народ. До Матматы и Меденина теперь уже стали добираться на автомобилях из Южного Туниса, но города «карабкающихся троглодитов» стоят на высоких горах, к ним ведут крутые, опасные для европейца тропинки, и редко случается, когда мул привозит сюда кого-нибудь из другого мира.
Но троглодиты и не проявляют особого желания поддерживать связь с этим миром. В их пещерах тепло в холодные ночи и прохладно — в зной, а времена, когда их беспокоили разбойничьи набеги, отошли теперь уже в область прошлого.
Гротеск Н. Муханова
Иллюстр. Н. Кочергина
Солнце неизвестно чему смеялось.
Вероятно тому, что, несмотря на безоблачное небо, юркий ветер гонял по вспаханному, развороченному проспекту целые смерчи слепящей пыли.
Преждевременно сорванные листья, как несбывшиеся надежды, печально шелестели по дорожкам сквера.
Был сентябрь, и было утро, час десятый. В относительном будущем гримасничала осень, а в непосредственном — желудок Тузлукова. Пора непогод и время завтрака надвигались неумолимо. Сидя на скамейке, Тузлуков с грустью сознавал это всем своим существом. Обволакивающий сознание минор не предвещал ничего хорошего, — необходимо перестроиться помажорнее. Элегантным движением Тузлуков подтянул дудки коротких брючек, — солнечно сверкнули желтые шелковые носки, в тон ослепительным джимми, — независимо откинулся на спинку скамейки и, наслаждаясь звоном серебра, долго щелкал по крышке портсигара дорогой папиросой, — единственной.