, бывшее каким-то
Чертковым, и одним усилием воли опять возвратилось в
себя, чтобы пронести затухающую, чадящую свечу от одного жертвенника к другому, так
ничего о себе не узнав: «Половина жизни моей перейдет в мой портрет… — слышится Троицкому, как собственное откровение, — бесчисленны будут жертвы этого адского духа, живущего невидимо, без образа, на земле. Он во всё силится проникнуть: в наши дела, в наши мысли, и даже в самое вдохновение»…
Всё сместилось в мозгах. Как же тяжко, кажется, делать то, что чувствуешь в душе — вот онό, оно — твоé. Никто не может знать этого лучше тебя. Это твой вопрос, и только ты способен (и вправе) его разрешить. И даже если ты упираешься, оно толкает тебя, и на вопрос: что же мне делать? — не отвечает; но только ты можешь знать ответ, только для тебя виден тот свет где-то там, впереди — иди за ним, и будь, что будет…
Полежав еще в каком-то беспамятстве, он из последних сил проделал всё то, что минуту назад представлял себе только мысленно, и встал. Слева от дороги жалкая лесопосадка, справа черно-белое поле, ни денег, ни документов, впереди грязная разбитая дорога — куда ж идти? Незачем беречь душу, если не хочешь её потерять — чьё это напутствие?..